Бесконечное землетрясение - Эван Дара

Но идти проще. Опорки уверенно ступают по обломкам упавших стволов, островкам лишайников, еще торчащим из земли корням. Он бросается от дерева к дереву, отталкивается от одного ствола, чтобы приникнуть к другому, обнимает его в течение устойчивого мгновения, отталкивается снова. Он быстро продвигается, гадая, не помогает ли ему монументальная вертикальность леса.

Деревья здесь относительно нетронутые в сравнении с теми, что растут в городе и что встречались ему на пути. Некоторые, конечно, повалены или выкорчеваны из земли, выбрасывают в стороны конечности с кинжалами на концах. Но другие дрожат слабее, чем он привык видеть. И проплешин на коре у них меньше. Вероятно, говорит он себе, их корни перевились. Вероятно, их ветви сплелись в плотную сеть. Их зеленые пряди перекрутились и держатся вместе.

Он пробирается глубже в лес, говорит себе, что может все еще ориентироваться по солнцу. Говорит себе, это бессмыслица. Солнце раздроблено, тускнеет, все труднее найти север. Он сдвигает вверх запястник, смотрит на круглый хрустальный циферблат, желая увидеть компас, на присутствие которого всегда надеялся. Вдруг на этот раз он появится. На мгновение он притворяется, будто секундная стрелка — указатель компаса. Останавливается, оглядываясь во всех направлениях, куда не-компас может его повести.

— Что ж, мы здесь ради тебя.

— Знаю, — сказал он.

— Ладно: осознаешь, — сказала его мать. — Так прекрати нытье.

Они были на барахолке в Уолтеме, где над входом большая желтая вывеска с двумя выпавшими черными буквами. И невероятно замусоренная парковка — брошенные картонные коробки, непарные шлепанцы, чеки, заполненные через копирку. Рынок под открытым небом ничем не отличался от всех других. Столы, заваленные футболками и рубашками с короткими рукавами, тонкими штанами уместной только в цирке расцветки. Висящие цепи с велосипедными замками на концах, смотанные удлинители. Целые поля кремов для рук и аккумуляторов. Людской муравейник пропихивается мимо, толкается локтями, разглядывает товар, отказывается. Мерзкий запах жареного. Проходы между рядами сродни сточным трубам. Сидящие на складных стульях курящие лавочники с толстыми руками, безразличные к расплавленной лаве громоздящегося на их столах барахла.

— Зачем, ну зачем тебе вторая пара джинсов? — спросила мать.

Ответа у него не было.

— Не люблю я такие места, — сказал он.

— Не только ты, малец.

— Мамсель, мы здесь только ради тебя, — сказал он. — Можем поехать в «Маршалле».

— И здесь хорошо, — сказала мать.

Он искал что-то из денима. Синее или, на крайний случай, черное. Он гладил рукой тонкую желтую блузу, грудничковую кофточку с красными полосками, ремень с трещиной между двух отверстий для язычка пряжки, два связанных вместе серых носка.

— Всегда, всегда найдутся какие-нибудь стоящие вещи, — говорил отец. — Где угодно, в любых обстоятельствах.

«И здесь?» — подумал он.

— Нужно просто сделать правильный выбор, — говорил отец, сидя в удручающе темной кухне за столом, усеянным ожогами от сигарет, оставленными другими жильцами. — Выбирай, потом действуй.

Он возвращается в лес. Смотрит на бегущую по кругу секундную стрелку, которую пытался представить стрелкой компаса. Он снова отвергает ее вечно меняющиеся указания. Смотрит вверх, смотрит вокруг. Он окружен. Он видит огромные, прямостоящие деревья, необыкновенно мощные, но дрожащие, дрожащие. Ветви кивают, как будто пытаются отломиться от стволов. Фрагменты паутины, разнообразные корни, изгибающиеся вверх, бесконечные препятствия, которые он должен огибать, под которые должен подныривать, которых приходится избегать любой ценой. Опускается ночь. Он окружен. Он заблудился. Он больше не может не признавать этого. Он не знает, куда идти.

Шарканье лап по усыпанной сухой листвой земле. Слышно, как кто-то крадется. Хруст и шорох над головой, ветер обыскивает деревья. Надо продолжать путь. Даже среди лесной темени. Он делает вдох, удобнее устраивает на плечах вещмешки. Отталкивается от дерева, о которое споткнулся, которое стало его союзником, его опорой. Он делает неуверенные шаги, крутит руками в черном воздухе, используя слабость как защиту. Ступает так медленно, что подземная вибрация успевает подняться по его ногам к туловищу. Он знает, в конце концов должен быть исход из этого свирепствующего мрака. А любой исход значит освобождение.

Он встает, передвигает правую ногу вперед, на один дюйм, еще на один дюйм. Бросает свой вес в горизонтальную пропасть. Надежно опирается на ногу. Призванные выполнить эту работу, кончики пальцев на ногах зажигаются жизнью, становятся тонкими сенсорами кочек, ухабов, скользких мест. Каждое дуновение воздуха отчетливо отражается на его лице. Он бы зажег огонь, но боится, что свет обожжет ему глаза. Или что он уронит спичку. Тогда полыхнет.

Щебет, цвирканье, щелканье — все это усиливается после того, как полностью стемнело. Он врезается прямиком в большое толстое дерево, шмякнувшись переносицей. Удар отзывается болью, оглушает, тупо отдается в глазах, висках, кончиках ушей. Затихая, боль превращается в подобие щекотки. Впервые он жалеет, что у дерева не осталось веток. Их кинжалы послужили бы предостережением. Или еще лучше.

Он протягивает к дереву руки, раз за разом хватает его в медвежьи объятия. Чувствует сквозь холстину, защищающую большую часть его тела, карбункулы ствола, его шероховатость. Вдох, и он отваживается медленно ступить в черную безнаправленность. Вследствие последней сшибки он боится слишком высоко поднимать колени, ставить ноги на непредсказуемую поверхность. Но вскоре он возвращает себе запал. Вытягивает левую ногу, ухает грудью вперед в глубокую щель в лесной подстилке. Туловище, подбородок, запястья, колени ударяются о землю почти одновременно. Падение вышибает из груди воздух, исторгает шумное «ох». Он лежит там, ждет. Ждет восходящих потоков боли.

Но боли нет.

Чистое везение. Он приземлился удачно. На дне ямы только один крупный камень, и левое колено задело его. Он лежит на месте, снова учится дышать. Слушает ночные звуки, теперь еще более задушевные. Вжух, щелк. Зловещее шурх. Ветер буксует над ропщущей панихидой земли.

Он начинает бояться, что жерло, куда он провалился, сомкнется над ним. Что его падение спровоцирует сдвиг земных пластов и его засыплет тяжелой зернистой землей. Что он будет погребен.

Он дрожит в таком ритме, из-за которого общее сотрясение отзывается в нем сильнее, проходит через живот, локти, бедра. Но погребения не происходит. Земля не собирается ни над ним, ни по бокам. Клубок нервов распутывается. Дыхание успокаивается. Он крутит лодыжками, запястьями. Сам удивляется, почему бы ему просто не выбраться из ямы.

Это потому, что ситуация ему знакома. Он лежит во впадине среди грубых корней. Окутанный безбрежной темнотой. В окружении пахнущих землей стен. Его спальное место всегда выглядит точно так же.

Он говорит себе, что он дома. Это будет его пещера. Его постель и