Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

Очутившись за воротами усадьбы Мелбери, миссис Чармонд побежала домой со всей быстротой, на какую были способны ее ноги, ни разу не остановившись и не повернув головы. Она вошла в дом, как и вышла из него, – через стеклянную дверь гостиной. В доме все было как до ее ухода: она отсутствовала три четверти часа, и никто из домочадцев не успел ее хватиться. Усталая физически, но в душевном возбуждении, села она перед камином; сердце бешено колотилось, и она глядела широко раскрытыми глазами на огонь, не переставая изумляться своему поступку.

Любовь и страх предательски толкнули ее в дом Грейс, и теперь, когда тревога за Фитцпирса улеглась, она с сокрушением думала о проявленной слабости. Вот как начала она бороться со своей страстной к нему привязанностью! Признав перед собой и Грейс непозволительность своего увлечения, она тем не менее проявила полное бессилие справиться с ним.

Если бы только Небо могло укрепить ее, но рассчитывать на Небо плохая надежда! Одно было несомненно: если она действительно хочет победить соблазн, то должна покинуть Хинток. Борьба слишком безнадежна, слишком изнурительна. Это была медленная капитуляция совести перед тем, что она не смела назвать.

Мало-помалу Фелис стала проникаться непреклонной решимостью вести себя впредь более мудро. Это была реакция после всех ее страхов, следствие уверенности, что возлюбленный ее цел и невредим. В эти минуты она была, говоря словами миссис Элизабет Монтегю[40], «благоразумна до безумия» и видела единственный выход в немедленном отъезде. Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Фелис соскочила с кресла и принялась собирать свои мелкие вещицы, разбросанные здесь и там по комнате.

Она металась по гостиной от столика к столику, как вдруг услышала легкий шорох за дверью и остановилась. Кто-то тихонько стучал в стекло. Щеки миссис Чармонд вспыхнули. Он и прежде приходил к этой двери, но как осмелился прийти сейчас! Все слуги в доме спали, она тоже должна быть в постели! Фелис вспомнила, что, войдя в дом с веранды, неплотно задернула штору, так что из комнаты на газон падала полоска света, выдававшая ее присутствие запоздалому пришельцу. Даже вещи, казалось, сговорились помешать ей сдержать слово, данное Грейс.

Стук повторился – такой легкий, точно птичка клювом постучала в стекло; объявленные вне закона чувства одержали верх над благоразумием, и миссис Чармонд подошла к окну с твердой решимостью, однако, покачать отрицательно головой и плотно задернуть штору.

То, что она увидела за окном, могло поразить ужасом и более мужественное сердце, чем ее, беззащитной женщины, одиноко коротающей ночь. В центре нижнего квадрата двери к стеклу прижималось чье-то лицо, в котором она с трудом узнала Фитцпирса. Смертельно бледное, все в крови, оно пятном выделялось в черноте ночи. Испуганными глазами смотрела она на это лицо, которое показалось ей ликом с платка святой Вероники[41].

Губы Фитцпирса зашевелились: он о чем-то молил ее. Фелис мгновенно представила себе события, предшествующие этому печальному исходу, дрожащей рукой отворила створку двери, наклонилась к скорчившейся фигуре, со страстной тревогой прижалась своей щекой к его, потом, не сказав ни слова, помогла ему войти в комнату, вернее – чуть не внесла его на руках.

Поспешно заперев двери и задернув шторы, она, почти не дыша, наклонилась над ним и прошептала:

– Как это случилось? Ты что, очень сильно ушибся?

– Довольно сильно, только ты не пугайся, – проговорил он с трудом, пытаясь принять более удобную позу. – Немного воды, пожалуйста.

Фелис бросилась в столовую и принесла графин с водой. Фитцпирс жадно выпил стакан. Ему стало легче, и он смог с ее помощью добраться до софы и лечь.

– Тебе очень плохо, Эдрид? – спросила миссис Чармонд. – Скажи мне.

– Я едва жив, – прошептал Фитцпирс. – Но все, наверное, обойдется… Это от потери крови.

– Но я слышала, что ты не так сильно ушибся, – сказала миссис Чармонд. – Как это произошло?

– Это сделал мой тесть! Я чуть не на четвереньках полз больше мили. Думал, не дотяну… Я пришел к тебе потому, что ты мой единственный друг на всем свете. И я никогда больше не вернусь в Хинток под крышу Мелбери, никогда! Нет, ни мак, ни мандрагора не исцелят моей ненависти…[42] Только бы мне поправиться…

– Давай, Эдрид, я перевяжу тебе голову. Я вижу, тебе чуть полегче.

– Перевяжи. Хотя нет, подожди немного. Кровотечение, к счастью, остановилось, а то бы меня уже в живых не было. Еще в лесу, в кромешной тьме, мне удалось наложить жгут из носового платка и нескольких полупенсов… Послушай, Фелис, не могла бы ты спрятать меня в своем доме, пока я не встану на ноги? Что угодно, но я не покажусь больше в Хинтоке. Практика моя почти совсем иссякла, ты это знаешь, а после того, что произошло, я просто не хочу возобновлять ее.

Слезы не переставая текли по лицу Фелис. Куда девалось ее намерение расстаться с Фитцпирсом навсегда? Ее единственным желанием было теперь ухаживать за ним, пестовать его, пока он болен, всеми покинут и в нищете. Во-первых, надо было спрятать его. Она стала думать куда – и придумала.

Фелис дала ему выпить немного вина, которое принесла из столовой, затем разула его. Теперь он мог, опираясь на ее плечо и на палку, немного пройти. Так они вышли из комнаты и стали медленно подниматься по лестнице. Наверху они вышли на галерею, отдохнули немного и добрались наконец до узкой лестнички, которая привела их в самый глухой и отдаленный угол дома. Фелис отперла дверь. Это был большой чулан, где находилась всевозможная старая мебель. Среди этого нагромождения, застилавшего свет из окон, было много закутков и тайных местечек, надежно укрывающих от постороннего взгляда, даже если заглянуть в дверь. Мебель эта по большей части принадлежала прежнему владельцу: покойный мистер Чармонд купил ее на аукционе, – но прихоти моды, а также вкусы молодой жены послужили причиной ссылки ее на чердак.

Фитцпирс опустился на пол, прислонившись к стене, пока Фелис ходила за тюфяком и одеялом и устраивала ему на полу постель в одном из закутков. Потом она принесла таз с водой, смыла засохшую кровь с его рук и лица. Устроив Фитцпирса как можно удобнее, – он полулежал, откинувшись на высокие подушки, – Фелис пошла в буфетную за едой. Пока он ел, она смотрела на его лицо, следила за каждым его движением с такой тревогой, с такой добротой и любовью, как может смотреть только любящая женщина.

Скоро он почувствовал себя гораздо лучше и был в