Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка - София Волгина

Распрощались они, не глядя друг другу в глаза. Уже уходя, Аница пригласила заглянуть к ним домой. Ирини обещала. В душе она очень пожалела невестку, уж очень жалкий, помятый вид она имела. Куда делась ее красота, ее большие выразительные глаза, которым Ирини даже завидовала. Ей нравились темные глаза, хоть все восхищались ее, Ириниными глазами. Да, они у нее голубые, но по сравнению с Аниными, смотрятся просто маленькими. Теперь же глаза золовки были совершенно потухшими, а ведь раньше их блеск можно было заметить даже в темноте. После встречи с изможденной, худой и постаревшей сестрой Саввы, своя беда показалась ей не такой значительной.

Через неделю после встречи с золовкой, Ирини собралась вернуться назад. Почти месяц она прожила с матерью, первые дни почти не ела. Мама уговаривала поесть и то, и это, но не шла еда в горло.

– Ирини, ну поешь хоть немного. Ты же дошла уже!

– Как, мама, я могу есть, если я знаю, что мои дети может вообще ничего не ели. Они, бедные, последнее время забыли, что такое масло сливочное, молоко, сахар, а про мясо я вообще молчу. У меня были проблемы даже с мылом. Господи, я не знаю, что б я делала, если б не тетя Соня!

– Успокойся, ничего с ними не станется! Ты думаешь, когда ты уехала жить в Джамбул отсюда, у меня кусок в горло шел? Я тоже думала, что, вдали от всех, с непутевым мужем, что моя дочь с внучками едят там? И вот – ты живешь там уже шесть лет…

Роконоца очень расстраивалась по поводу невеселой жизни дочери. Так Бога молила, чтоб хотя б этой дочери счастье улыбнулось. Вроде и не плохой этот парень, Савва. Роконоца знала почему у них не ладится уже столько лет: слишком разного они характера. К тому же дочь из тех, что никогда ни перед кем не станет стелиться, тем более, если по какой-нибудь причине не уважает человека. Видно, уж много накопилось таких причин.

Ирини почти никуда не выходила. Сидела дома или у Кики. Ложилась спать рано и раньше всех просыпалась, шла на огород, выдергивала пожухлые остатки корней лахана-капусты и других овощных растений, которые мать уже не первый год сажала по совету Ирини. За время, что она прожила у матери, дом и все вокруг дома проняло идеальный вид. Занимаясь делом, она вспоминала свою жизнь, это полуголодное лето, детей. Особенно в голове мелькали последние мгновения перед отъездом к матери: уже с чемоданом в руках она выходила из дома, поцеловав каждую дочь. Они все стояли около отца, смотрели вслед. Вдруг сорвалась младшая, умница – Женечка, плача, уцепилась за подол платья:

– Мама, не уезжай, кто нам фаин будет варить?

И ее ответ:

– Папка будет вас теперь кормить…

Ирини старалась отцепить подол, но ребенок крепко держался и плакал, с горечью выкрикивая:

– Папки не кормят, мамки кормят!

И после этого может полезть кусок в горло матери?

Братья, Харик и Генерал, видя страдания сестры, чуть ли не в один голос, советовали:

– Раз такая история с твоим мужем – разводись. Дети не лишние, езжай за ними, подай на развод, и возвращайся к нам с детьми. Мы тебе поможем, не бойся. Дали деньги и проводили на поезд. На прощанье Раконоца провела рукой крест на спине дочери:

– Все перемелется, мука будет. Поезжай, он образумится. Увидишь. А если, что бросай его и приезжай к нам. Не пропадем.

– Не пропаду я, конечно, но как же дети? Если б хоть один сын был, защитник сестрам… Им отец нужен.

Раконоца молчала.

– Смотри сама, – сказала она после паузы. – А насчет защиты – у них есть дядья, твои братья. Никто их не обидит.

Ирини, в раздумье, оглядывала станцию, откуда уезжала около шести лет назад в надежде на лучшую жизнь. Ее провожали родные и подруги. Теперь же не было даже Кики: она на смене, а подругам не сказала дату отъезда.

– От людей стыдно, что подумают?

Мать бросила укоризненный взгляд:

– Не ты первая, не ты последняя…

* * *

Савва до того напряженно себя чувствовал, что, когда Ирини хлопнула калиткой и ушла, оставив плачущую Женечку и хмурых Наташу с Катей, он почувствовал облегчение. Это дня через два он заметался, не зная, что делать. Детей надо было кормить, а у него денег почти не осталось. Пошел занял у дядьки Ставро. Ставро, хмыкнув, явно без удовольствия дал половину, того, что он попросил взаймы. Сказал, что больше у него нет. Расспрашивал о Кавказе, о поездке. Савве ничего не хотелось рассказывать. Если б все было хорошо с женой, конечно, он бы не только рассказал, а преподнес бы все в лучшем свете, расцветил, может, добавил того, чего и не было. Но сейчас ему не до разговоров. Савва чувствовал себя немного прибитым и униженным. Ему казалось, что все знают про события последних дней в его семье: жена бросила. Ладно бы, просто жена бросила, не просто бросила, а и троих детей ему оставила. Хорошо, одним словом, припозорила. На работу пойти он никак не мог. Дети требовали ухода: их надо было купать, расчесывать, заплетать, одевать, стирать их вещи, варить, кормить. В доме тоже надо было убирать их постели, мыть посуду, полы. Ходить в магазин за продуктами. Правда, половину работы он взвалил на Наташу. Она расчесывала детей, заплетала им косички, мыла посуду, смотрела за детьми, когда приходила со школы, подметала пол, иногда ходила и в магазин.

Хорошая помощница старшая дочь и, кажется, способная к учебе. Правда, пришлось ему сходить в школу после того, как заплаканная дочь призналась ему, что ее учительница, Антонина Михайловна, вызывает его в школу. Сходил. У нее оказалась такая хорошая учительница! Приняла его хорошо, показала ее тетради по математике. Оказывается, она не знает таблицу умножения. Какие проблемы!? Он пообещал, что скоро она ее выучит. Дома посадил ее за стол, объяснил, что к чему и через неделю она ее знала назубок. Молодец, девчонка! Она стала проявлять к математике интерес. Прежде только рассматривала картинки и читала книжки лежа на полу. Теперь хоть за стол стала садиться, спрашивает непонятное. С сестрами, правда, не любит играть. Чуть проморгаешь, она уже на улице с подружками. Убеждал ее брать сестер с собой,