Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

– Только рабочим, конторщикам ничего не даст!

Когда Пиннеберг возвращается домой, на часах уже одиннадцать. В уголке дивана, свернувшись калачиком, спит Овечка. У нее заплаканное детское личико, веки еще мокрые.

– Господи, это ты?! Я так за тебя боялась!

– К чему бояться? Что со мной может приключиться? Приходится задерживаться на работе, каждые три дня такое удовольствие.

– А я так переживала! Ты, наверное, ужасно проголодался!

– Еще как проголодался! Но слушай, как-то странно у нас пахнет…

– Как странно? – Эмма принюхивается. – Мой гороховый суп!

Оба кидаются на кухню. Им в лицо ударяет вонючий дым.

– Открывай окна! Скорее все окна нараспашку! Надо проветрить!

– Найди газовый кран! Сначала надо перекрыть газ!

Только когда воздух становится чище, они наконец заглядывают в большую кастрюлю.

– Мой прекрасный гороховый суп, – шепчет Овечка.

– Теперь он одним брикетом. Прямо как уголь.

– Сколько хорошего мяса!

Они смотрят в кастрюлю, дно и стенки которой покрыты липкой черной массой.

– Я поставила его на плиту в пять, – жалобно объясняет Овечка. – Думала, ты придешь к семи. Чтобы вся лишняя вода выпарилась… Но тебя все не было, и я так разволновалась, что напрочь позабыла про эту несчастную кастрюлю!

– Она тоже на выброс, – мрачно констатирует Пиннеберг.

– Может, я ее все-таки ототру, – задумчиво говорит Овечка. – Есть такие медные щетки…

– Они тоже денег стоят, – коротко напоминает Пиннеберг. – Я как подумаю, сколько денег мы за эти дни промотали… А теперь еще и кастрюли, и медные щетки, и обед. Я бы на такую сумму три недели мог питаться в столовой… Ну вот, ты плачешь!

Она рыдает:

– Ведь я же так стараюсь, милый! Но разве я могу думать о еде, когда так за тебя волнуюсь? Неужели ты не мог закончить хоть на полчаса пораньше?! Тогда ничего бы не случилось!

– Ладно, – говорит Пиннеберг и закрывает кастрюлю крышкой. – Это плата за жизненную науку. Я… – геройски признается он, – я тоже иногда совершаю глупости. Это не стоит твоих слез… А теперь накорми меня хоть чем-нибудь. Я голоден как волк!

Пиннеберг ничем не занят,

но отправляется на прогулку и попадается на глаза

Суббота, эта роковая суббота, тридцатое августа 1930 года, встает, сияя, из глубокой ночной синевы. За кофе Овечка в сотый раз говорит:

– Так что, завтра ты точно свободен? Завтра у тебя никаких дел нет? Значит, поедем по узкоколейке в Максфельде!

– Конюшни завтра обслуживает Лаутербах, – отвечает Пиннеберг, – так что едем! Обещаю!

– А там возьмем лодку, покатаемся по Максзее и вверх по Максе. – Она смеется. – Ох, милый, ну и названия! Мне до сих пор кажется, что ты меня разыгрываешь.

– Я бы с удовольствием, но пора на работу. Пока, женушка!

– Пока, муженек!

А на работе все началось с того, что Лаутербах подошел к Пиннебергу.

– Послушай, Пиннеберг, у нас завтра агитационный марш. Это очень важно, груф сказал, что мое участие обязательно. Будь человеком, подежурь за меня.

– Ты уж меня извини, Лаутербах, но завтра я никак не могу. В любой другой день – пожалуйста.

– Ну, сделай одолжение, дружище.

– Нет, правда не могу. Ты же знаешь, я всегда рад выручить, но в этот раз – исключено. Может, Шульц?

– Да нет, Шульц тоже не может. Ему нужно уладить дело с одной девчонкой, насчет алиментов. Ну, будь человеком!

– Я же говорю, не могу. В этот раз никак.

– Но ты же на выходных никогда ничем не занят!

– А в этот раз занят.

– Ну какой же ты… А ведь сам наверняка ничем не занят!

– Сейчас мне есть чем заняться.

– Я за тебя два воскресенья выйду, Пиннеберг.

– Да не нужны мне два воскресенья! Давай прекратим этот разговор.

– Ну хорошо, раз ты так со мной… Когда груф строго приказал мне прийти!

Лаутербах жутко обижен.

С этого все началось. И пошло-поехало.

Через два часа Пиннеберг входит со двора в контору. Там сидит Кляйнхольц. При появлении Пиннеберга Лаутербах поспешно вскакивает и исчезает. Через мгновение Шульц берет стопку накладных, говорит:

– Схожу на почту, проставлю печати, герр Кляйнхольц. – И тоже исчезает.

Кляйнхольц и Пиннеберг остаются одни. Мухи жужжат совсем по-летнему, у хозяина на щеках нежный румянец: похоже, сегодня он уже успел пропустить рюмашку-другую, отчего настроение у него приподнятое.

Он просит вполне дружелюбно:

– Выйдите завтра за Лаутербаха, Пиннеберг. Он попросил отгул.

Пиннеберг поднимает взгляд.

– Мне ужасно жаль, герр Кляйнхольц, но завтра не могу. Я Лаутербаху так и сказал.

– Ничего, отложите свои дела.

– Увы, в данном случае это невозможно, герр Кляйнхольц.

Начальник пристально смотрит на бухгалтера.

– Слушайте, Пиннеберг, не морочьте мне голову! Я уже дал Лаутербаху отгул, не могу же я теперь сказать ему, что передумал.

Пиннеберг не отвечает.

– Поймите, Пиннеберг. – Эмиль Кляйнхольц хочет все уладить по-человечески. – Лаутербах, конечно, дуб дубом. Но он нацист, а его группенунтерфюрер – мельник Ротшпрак. Я не хочу портить с ним отношения – он всегда идет навстречу, когда надо что-нибудь смолоть по-быстрому.

– Но я правда не могу, герр Кляйнхольц! – стоит на своем Пиннеберг.

– Шульц мог бы подежурить, – рассуждает Эмиль. – Но у него тоже воскресенье занято. Он должен быть на похоронах у родственника, ему светит какое-то наследство.

«Вот мерзавец, – думает Пиннеберг. – Эти его шашни с девками…»

– Герр Кляйнхольц, просто … – начинает он.

Но Кляйнхольца уже не остановить – ему нравится раскладывать все по полочкам.

– Что касается меня, герр Пиннеберг, я бы и сам вышел на дежурство, я не из таких, вы же знаете…

Пиннеберг подтверждает:

– Вы не из таких, герр Кляйнхольц.

– Но дело вот в чем, герр Пиннеберг: у меня тоже дела. Я долго откладывал, но завтра еду в деревню – убедиться, что мы получим заказы на клевер. Мы в этом году еще ничего не продали. Так что пора наведаться к потенциальным заказчикам.

Пиннеберг кивает.

– А ваша жена? – спрашивает он.

– Жена, жена! У меня нет от вас тайн, герр Пиннеберг, вы и сами прекрасно знаете: две недели назад произошел этот скандал в «Тиволи», и я обещал своей старухе взять ее с собой. Я же не могу нарушить данное слово, герр Пиннеберг.

Конечно, ни в коем случае.

– А фрейлейн Мари?

– Ах, Мари! Ей-то в первую очередь надо быть со мной, хоть что-нибудь увидит в такой поездке. Не исключено ведь, герр Пиннеберг, что какой-нибудь здоровяк, помещичий сынок… Моя Мари – хорошая партия, герр Пиннеберг.

Пиннеберг поспешно уводит разговор в сторону:

– А может, старик Кубе покормит лошадей, герр Кляйнхольц?

Кляйнхольц приходит в ужас:

– Старик Кубе? Чтобы я ему дал ключи от склада? Кубе еще при отце тут работал, но складских ключей ему отродясь не доверяли. Нет-нет, герр Пиннеберг, сами видите – без вас никак! Завтра выйдете на дежурство.

– Но я не могу, герр Кляйнхольц!

Кляйнхольц спускается с небес на землю.

– Но я же вам все подробно объяснил, герр Пиннеберг: все заняты, кроме вас.

– Но я тоже занят, герр Кляйнхольц!

– Герр Пиннеберг, вы не можете требовать, чтобы завтра я дежурил за вас только потому, что вам шлея под хвост попала. Герр Пиннеберг, я не могу пустить побоку клеверную сделку только потому, что вам чего-то там не хочется. Одумайтесь, герр Пиннеберг.

– Я не капризничаю, герр Кляйнхольц. У меня есть планы, которые я не могу отменить.

Эмиль Кляйнхольц не слушает:

– Герр Пиннеберг, я вам помог, когда Бергман выставил вас на улицу: дал вам работу, положил хороший оклад. Я лишний раз об этом не напоминаю, я не из тех, кто шумит о подобных вещах. Но все-таки вам стоило бы пойти мне навстречу, герр Пиннеберг.

– Но я правда не могу, герр Кляйнхольц.

– Вы всегда были за мной как за каменной стеной, я всегда к вам хорошо относился, герр Пиннеберг, а теперь вы хотите, чтобы я потерял несколько тысяч на клевере только потому, что вам неохота три часа поработать на отпуске фуража в воскресенье? Я вас