Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

Никто из троицы не поднимает глаз.

– Оптимизация. Там, где трое ленятся, двое могут усердно работать. Как насчет вас, Пиннеберг? Вы моложе всех.

Пиннеберг не отвечает.

– Ну да, конечно, теперь-то вы все молчите. А минуту назад – какого там цвета моя старуха, старый вы болван, синюшно-лилово-багровая? А может, мне вас вышвырнуть?! Может, вышвырнуть вас сию же секунду, а?!

«Подслушивал, собака, – думают все трое в бессильном ужасе. – О господи, господи, что я-то успел наговорить?»

– Мы вовсе не вас обсуждали, герр Кляйнхольц, – возражает Шульц, но очень тихо, себе под нос.

– А как насчет вас? Ну-ка! – Кляйнхольц поворачивается к Лаутербаху.

Однако Лаутербах не из пугливых, Лаутербах принадлежит к тем немногочисленным сотрудникам, которым плевать, выгонят их с работы или нет. «Меня? – спросит он в таком случае. – Это меня тут пугают? С такими-то кулаками? Я все делаю, я тут и за конюха, и за грузчика! Служащий? Одно название! Для отвода глаз!»

Лаутербах без тени страха смотрит начальнику в лицо:

– Да, герр Кляйнхольц?

Кляйнхольц так ударяет по перегородке, что та гудит.

– Одного из вас, братцы, я точно выставлю! Вот увидите… Да и остальные еще не факт, что надолго задержатся! Много вас таких бегает! Вы, Лаутербах, ступайте в амбар, на пару с Крузе расфасуете по мешкам сто центнеров арахисовой муки. Из Рюфиска! Хотя нет, погодите, пусть Шульц идет: он сегодня опять выглядит скверно, как на собственных похоронах, ему полезно мешки потягать.

Шульц исчезает без единого слова, радуясь, что ускользнул.

– Вы отправляйтесь на вокзал, Пиннеберг, – рысью, рысью! Проверьте, прибыли ли два вагона соломы. Завтра на шесть утра закажите четыре закрытых двадцатитонника – будем отгружать пшеницу для мельницы. Вперед!

– Будет исполнено, герр Кляйнхольц, – говорит Пиннеберг и рысью ретируется.

На душе у него неспокойно, хотя он надеется, что Эмиль просто с похмелья так рычит. Но ведь кто знает…

Вспомнив Овечку, он заворачивает в подворотню, вынимает из потайного кармана портмоне кольцо и рассматривает его. «Овечка 16.VIII.1930» – выгравировано внутри. Он медленно подносит кольцо к губам и, еще немного полюбовавшись, снова прячет его в карман.

Возвращаясь с товарной станции, он замечает на другой стороне улицы, ведущей к Рыночной площади, фигуру, человека, девушку, свою жену…

И не спеша переходит на ее сторону.

Овечка приближается, в руках у нее сетка, он видит – там картошка, овощи для супа, пачка маргарина. Она его не замечает. У мясной лавки Брехта останавливается, разглядывает мясо в витрине. Пиннеберг подходит вплотную, на всякий случай окидывает взглядом улицу, дома – опасности вроде нет.

– Что сегодня в меню, барышня? – шепчет он ей на ухо и тут же уходит на десять шагов вперед, потом оборачивается и видит ее просиявшее лицо.

Ох, а вдруг фрау Брехт их заметила из лавки, она же его знает, он всегда покупал у нее колбасу… Опять легкомыслие – ну а что поделаешь, если у тебя такая жена? Другие живут легкомысленно, а потом женятся абы на ком. Вон Шульц с его пошлыми интрижками… остается только пожалеть его. Парень понятия не имеет о настоящей жизни… Кстати, кастрюли она, по всей видимости, не купила; надо считать каждый грош…

В конторе сидит хозяин. Один. Лаутербаха нет. Шульца нет. «Плохо дело, – думает Пиннеберг, – очень плохо». Но хозяин не обращает на него внимания: одной рукой он подпирает лоб, а другая медленно, словно выводя что-то прописью, ползет по рядам цифр в приходно-расходной книге.

Пиннеберг оценивает положение. «Пишущая машинка, – думает он, – это, пожалуй, самое разумное. Когда человек печатает, к нему меньше пристают с разговорами».

Однако расчет оказался неверным. Едва он успел написать: «Предлагаем вниманию Вашего высокородия образец красного клевера, урожая сего года, гарантированно без примеси повилики, всхожесть девяносто пять процентов, чистота девяносто девять процентов…», ему на плечо вдруг опускается рука, и хозяин произносит:

– Послушайте, Пиннеберг, отвлеку на минутку…

– Да, герр Кляйнхольц? – спрашивает Пиннеберг и снимает руки с клавиш.

– Вы насчет клевера пишете? Пусть Лаутербах этим займется…

– Ох…

– С вагонами все в порядке?

– Да, все в порядке, герр Кляйнхольц.

– Сегодня после обеда нам всем надо дружно взяться и рассыпать пшеницу по мешкам. Даже мои женщины подключатся, будут мешки завязывать.

– Да, герр Кляйнхольц.

– Мари очень умело с этим управляется, правда? Она у меня вообще девочка умелая. Не красавица, зато умелая.

– Несомненно, герр Кляйнхольц.

Они сидят друг напротив друга. Повисает пауза. Герр Кляйнхольц ждет, чтобы его слова подействовали как некий проявитель: сейчас станет ясно, что за изображение запечатлено на фотопластине.

Пиннеберг затравленно, тревожно смотрит на хозяина, который сидит перед ним в зеленом костюме из лодена и высоких сапогах. У герра Кляйнхольца вечно хоть одна пуговица на штанах да расстегнута – это раздражает. Поскольку смотреть на лицо с немигающими запавшими глазами у него нет никакого желания, Пиннеберг не сводит глаз с этой пуговицы. «Приличное бельишко», – думает он.

– Кстати говоря, Пиннеберг. – Хозяин заговаривает снова, и в его голосе прорезается сентиментальная нотка. – Вы над моим вопросом поразмыслили? Что надумали?

Пиннеберг в панике соображает. «О Овечка!» – кричит его душа. Но выхода он не видит.

– Насчет чего, герр Кляйнхольц? – глупо спрашивает он.

– Насчет увольнения, – после долгой паузы говорит начальник, – насчет увольнения! Кого бы вы на моем месте уволили?

Пиннеберга обдает жаром. «Вот стервятник, – думает он. – Вот свинья! Еще и издевается!»

– Не могу знать, герр Кляйнхольц, – беспокойно бормочет он. – Не могу выступать против своих коллег.

Герр Кляйнхольц в восторге от своей ловушки.

– Значит, себя бы вы на моем месте увольнять не стали? – продолжает он.

– Но я же не могу… на вашем…

– Ладно, – говорит Эмиль Кляйнхольц и встает. – Не сомневаюсь, что вы хорошенько все обдумаете. Я обязан предупредить вас об увольнении за месяц. Скажем, первого сентября. Проработаете по первое октября, идет?

Кляйнхольц покидает контору, чтобы рассказать жене, как закрутил гайки. Может, она позволит ему за это опрокинуть рюмочку. Было бы очень кстати.

Пиннеберг чувствует, что дальше писать коммерческое предложение насчет семян клевера он не в состоянии. Теперь уже он сидит, подперев ладонью лоб. Боязно тебе, сынок, за Овечку и этого уже существующего Малыша? Самую малость боязно.

Гороховый суп сварен, письмо написано,

но вода, к сожалению, слишком жидкая

Утром Овечка первым делом отправилась в магазин: быстро выложила подушки и одеяла проветриваться на подоконник и побежала. Почему он не сказал, чего хочет на обед? Ей-то откуда знать? Нужно что-то вкусное и не слишком дорогое, но ведь она понятия не имеет, что он любит. И поваренной книги у нее нет. Надо составить список покупок: определиться с продуктами, шаг за шагом, не превышая бюджет.

Все-таки ей нужна поваренная книга.

Выбор сужается, и наконец ищущий ум Овечки останавливается на гороховом супе. Дешево и просто, и хватит на два дня.

«Боже, как же повезло девчонкам, которых учили готовить! А меня мать всегда гнала от плиты. Мол, иди отсюда, неумеха».

Что ей понадобится? Вода есть. Кастрюля достаточно большая. Горох – сколько? Полфунта на двоих наверняка будет достаточно. Соль, овощи, немного жира? Допустим, на всякий случай. Сколько мяса? И какое брать? Говядину, конечно говядину! Полфунта должно хватить, горох очень питателен, а есть много мяса вредно для здоровья. И картошка, само собой.

Овечка отправляется за покупками. Какое счастье – будним утром, в девять часов, когда все сидят на работе, бродить по улицам! Воздух еще свежий, хотя солнце уже ярко светит. По Рыночной площади с гудением ползет большая желтая почтовая машина. Там, за окнами, сидит, наверное, ее милый. Но нет, не сидит – десять минут спустя он шепчет ей на ухо: «Что сегодня в меню?»