Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

деревенских жителей, я не думаю, что у тебя это получилось бы. И вообще, значит ли, что если тебе нравятся другие парни, то ты ведешь себя определённым образом?

— Для некоторых парней, думаю — да.

— Ты часто думаешь об этом, Данте?

— Полагаю, что да. А ты?

— Нет. В основном я думаю о тебе.

— Хороший ответ.

— Чертовски верно.

— Мы должны приучить себя избегать употребления этого слова, когда это возможно.

— Есть ли руководство для геев?

— Мы должны написать одно.

— Мы ни хрена не знаем о том, как быть геями.

— Есть ли курс, который мы можем пройти?

Я бросил на него взгляд.

Он провёл пальцами по волосам.

— Что, если бы весь мир узнал?

— К счастью для нас, грёбаному миру на нас наплевать. Не то чтобы мы были настолько важны, чтобы нас расследовало ФБР или что-то в этом роде.

— Да, думаю, ты прав. Может быть, это хорошая идея — отказаться от лагеря.

— Ну, на данный момент мы говорим о ровном месте, а не о том, чтобы иметь ужасный вкус.

— Ты никогда не будешь в лагере, Ари.

— Откуда ты это знаешь?

— В тебе этого нет.

— Я действительно не знаю, что во мне есть. Никто не знает, кем они собираются стать. Но ты? Ты, Данте, станешь известным художником. Ты — художник. Искусство — это не просто то, что ты делаешь, это то, кто ты есть.

У него было серьёзное и свирепое выражение лица.

— Это то, чего я действительно хочу. Я хочу быть художником. И мне всё равно, стану ли я знаменитым. И мне всё равно, заработаю ли я когда-нибудь деньги. Я всю свою жизнь мечтал стать художником. А как насчёт тебя, Ари?

Я подумал о списке, который составил, о том, что хотел сделать. Я подумал о двух вещах, которые вычеркнул: научиться играть на гитаре и заняться любовью с Данте. Если бы я не был хорош в музыке, может быть, я мог бы хорошо заниматься любовью с Данте. Но как я мог быть хорош в этом, если никогда не делал этого раньше? И в моём списке не было ничего, что было бы долгосрочным. У меня не было никаких планов на жизнь.

— Ну, я веду дневник. Думаю, это могло бы помочь мне в моем стремлении стать картографом. И, может быть, я никогда не найду такой большой страсти к чему-то, как у тебя. Но когда состарюсь, не хочу спрашивать себя, имела ли моя жизнь значение. Потому что, если бы я был просто порядочным парнем, если бы я просто был хорошим человеком, тогда моя жизнь была бы хорошей жизнью. Думаю, это звучит не очень амбициозно.

— У тебя есть то, чего у меня никогда не будет. У тебя есть смирение. И это слово живёт внутри тебя. А ты даже не знаешь этого.

Думаю, что его представление обо мне было немного великодушным.

— Я не скромный. Мне нравиться драться.

— Может, это твой способ защищать людей.

— Что на самом деле совсем не делает меня очень скромным, не так ли?

— Ты хочешь знать, что я думаю? Я думаю, что у меня безупречный вкус в отношении мужчин.

— Ну, я не совсем мужчина, но, эй, если я нужен тебе как предлог, чтобы сделать себе комплимент, ну, чего мне будет стоить подыграть?

Он покачал головой.

— Ари, думаю, ты знаешь, что я только что сделал тебе косвенный комплимент. Когда кто-то говорит о тебе что-то хорошее, скажи — спасибо.

— Но… — он не дал мне закончить.

— Спасибо — это всё, что ты должен сказать.

— Но… — он снова остановил меня.

— Только потому, что ты не считаешь себя чем-то особенным, это не значит, что я согласен с тобой.

Два

— ДЕРЕВЬЯ! — ДАНТЕ ЗАКРИЧАЛ, КАК мальчик, который никогда не видел яблони или сосны. Он высунул голову из окна, ветер развевал его волосы. Закрыв глаза, он втянул свежий воздух, вдыхая и выдыхая его. Для него было естественным стать частью пейзажа. Может быть, именно поэтому ему не нравилась обувь. Я задавался вопросом, буду ли я когда-нибудь принадлежать земле так же, как Данте.

— Даже форма земли, — сказал он. — Как будто всё меняется.

Возможно, форма сердца изменилась вместе с формой земли. Я ничего не знал ни о физике, ни о геометрии, ни о географии, ни о форме вещей, ни о том, почему это так важно.

— Гравитация, — сказал он.

— Гравитация?

— Ты — гравитация, — сказал он.

Я понятия не имел, о чём он говорил.

Мы снова замолчали.

Мы уехали из города, построенного вокруг пустынной горы, и перешли к прогулкам по белым песчаным дюнам босиком. И теперь, когда я медленно вёл пикап отца и поднимался вверх по извилистой дороге, я понял, что мой грузовик никогда бы не смог совершить эту поездку. Я был рад, что послушал отца. Мне пришло в голову, что Данте всегда спрашивал меня, о чём я думаю, а я почти никогда не задавал ему этот вопрос, поэтому просто спросил:

— О чём ты думаешь?

— Я думал о том, что люди очень сложны. И они не ведут логичных бесед. Ну, потому что люди не логичны. То есть, люди не так уж последовательны, если вдуматься. Они перескакивают с одного на другое, потому что, ну, как я уже сказал, не мыслят прямолинейно. И это нормально. Это то, что делает людей интересными, и, возможно, это то, что заставляет мир вращаться. И — по кругу, и — по кругу, и — по кругу, никуда не уходя, никуда не попадая. Многие люди вообще не знают, как думать. Они просто знают, как чувствовать…

— Как ты.

— Это не то, куда я хотел привести разговор. Но да… так что, да, я чувствую. Может быть, я чувствую слишком много. Не то чтобы в этом было что-то плохое. Но я также знаю, как думать.

— Всегда интеллектуал.

— Ты тоже один из них, Ари, так что заткнись нахуй.

— Я никогда не претендовал на то, чтобы быть одним из них, — сказал я.

— Ты читаешь. И ты думаешь. И ты не покупаешься на всякую чушь.

— Ну, кроме твоей.

— Я собираюсь проигнорировать это.

Мне пришлось ухмыльнуться.

— Это не так уж хорошо — чувствовать, если ты не знаешь, как думать. Итак, мой вопрос в том, почему так много белых людей ненавидят чёрных, когда именно они привели их сюда в цепях?

— Потому что… Ну, потому что они чувствуют себя виноватыми, я думаю.

— Именно. И это