Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

лучше. Это было так, как будто я был болен и выздоравливал после болезни. Но, возможно, это было неправдой. Я просто был глупым ребёнком. И эгоистичным.

Может быть, это и есть то, что значит быть мужчиной. Ладно, так что, возможно, я ещё не был мужчиной. Но, может быть, я был уже ближе к тому, чтобы им быть.

Я больше не был мальчиком, это точно.

Четыре

Я ЕХАЛ ПО лесной тропинке в поисках места для лагеря. Данте был погружён в свои мысли. В любом случае, я не очень полагался на него. На дороге была развилка, которая вела к небольшой поляне. Она была идеальной. Из-за теней казалось, что уже поздно. Но я знал, что у нас не так много времени, прежде чем действительно стемнеет.

— Давай приступим к работе.

— Просто скажи мне, что делать.

— Впервые такое слышу от тебя.

Мы ухмыльнулись друг другу.

Там, где был последний костёр, по кругу лежали камни. Мы достали журналы, захваченные мною из дома. Я положил несколько поленьев туда, где ещё оставалось немного золы, и где лежало наполовину сгоревшее потушенное полено. Потом принёс жестяное ведро, наполненное ветками и растопкой.

— Как получилось, что ты принёс всё это из дома, когда мы могли бы собрать всё это здесь?

Я схватил немного земли и сжал её в кулаке.

— Всё сырое. Папа сказал, что мы должны быть подготовленными. Потому что никогда не знаешь наверняка, — я улыбнулся и бросил пригоршню грязи так, что она попала Данте прямо в грудь.

— Эй! — но Данте не уступил мне, поэтому мы играли в снежки из влажной почвы и бегали вокруг пикапа, пока, наконец, не устали.

— Нам не потребовалось много времени, чтобы испачкаться, верно?

Я пожал плечами.

— Мы приехали веселиться.

Данте смахнул немного земли с моего лица. Затем потянулся и поцеловал меня.

Мы стояли там и долго целовались. Я почувствовал, как всё моё тело дрожит. Я притянул его ближе, и мы продолжали целоваться. Наконец, я сказал:

— Нам нужно закончить разбивать лагерь. Пока не стемнело.

Данте наклонил голову и стукнул меня по плечу. Мы оба смотрели на собирающиеся тучи и прислушивались к отдалённым раскатам грома.

— Давай приступим к делу.

Вот оно, то чувство энтузиазма, которое всегда присутствовало в его голосе. Но было в нём что-то ещё. Что-то настойчивое и живое.

* * *

Мы сидели вокруг костра. Мы были в пальто, и холодный бриз грозил перерасти в порывистый ветер.

— Похоже, собирается шторм, — сказал Данте. — Думаешь, палатка выдержит?

Я кивнул.

— О, Данте, ты недоверчивый. Она выдержит.

— У меня есть сюрприз.

— Сюрприз?

Он пошёл в палатку и вернулся с бутылкой ликёра в руках. Он улыбался и выглядел очень довольным собой.

— Я украл это из винного шкафа отца.

— Ты сумасшедший мальчишка. Сумасшедший, безумный мальчишка.

— Они не узнают.

— Очень надеюсь.

— Ну, я подумал, что если бы я спросил, они могли бы сказать — да.

— Действительно?

— Они могли бы это сделать.

Я недоверчиво взглянуд на него.

— И ты знаешь, что они говорят: лучше просить прощения, чем просить разрешения.

— Серьёзно? — я покачал головой и улыбнулся. — Как тебе удается выходить сухим из воды с…

— Со всеми вещами, которые мне сходят с рук? Я Данте.

— О, это и есть ответ?

Поговорим о дерзком.

— Ну, порой я немного дерзкий.

— Ты украл бурбон у своего отца.

— Мелкая кража не делает меня вором. Она делает меня бунтарем.

— Ты свергаешь правительство своего отца?

— Нет, я беру у богатых и даю бедным. Он богат бурбоном, а мы бедны им.

— Это потому, что мы несовершеннолетние. И твоя мать собирается расправиться с тобой.

— Расправа — это слишком сильное слово.

— Не могу поверить, что ты украл целую бутылку бурбона у своего отца. Это потому, что тебе нравится драма?

— Я не люблю драму. Просто хочу чувствовать себя живым, раздвигать границы и тянуться к небу.

— Да, ну, если ты выпьешь достаточно бурбона, то будешь стоять на коленях на земле.

— Ладно, закончим с этим разговором. Мужчина, которого я люблю, не поддерживает меня.

— Что ты там говорил о том, что не любишь драмы?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Я наливаю себе выпить. Если ты не хочешь принять участие в распитии краденого ликёра, тогда я с радостью выпью один.

Я потянулся за пластиковым стаканчиком и протянул его ему.

— Наливай.

* * *

Мы сидели на складных стульях рядом друг с другом. Мы целовались, а потом говорили. Мы, конечно, пили наш очень взрослый напиток из бурбона и колы. Хотя я не был уверен, действительно ли взрослые пьют бурбон с колой. И, на самом деле, мне было наплевать. Я был просто счастлив слушать, как Данте говорит, и чувствовать, как он наклоняется ко мне, а затем целует. Были только я, он, темнота вокруг нас, угроза шторма, и ещё был костёр. Казалось, что Данте появляется из темноты, его лицо сияет в свете огня. Я никогда не чувствовал себя таким живым и думал, что никогда никого и ничего не полюблю так сильно, как любил Данте в этот самый момент. Он был картой мира и всем, что имело значение.

А потом наши поцелуи стали серьёзными. То есть они были очень серьёзными. Настолько, что всё моё тело дрожало. Я не хотел останавливаться и обнаружил, что стону, и Данте тоже стонал. Это было так странно, так красиво, так необычно, и мне нравились эти стоны. А потом сверкнула молния, мы оба отскочили назад и рассмеялись. Тут начался дождь, и мы побежали в палатку.

Мы слышали, как дождь барабанит по палатке, но внутри было безопасно. Каким-то образом шторм заставил нас чувствовать себя в безопасности. Мы целовались и снимали друг с друга одежду. Ощущение кожи Данте на моей коже, шторм, молния, гром, казалось, исходили от меня, и я никогда не чувствовал себя таким живым. Всё моё тело тянулось к нему, к его вкусу и запаху. Я никогда не знал этого, этого ощущения тела, этой любви, этой вещи, называемой желанием, которая была голодом. Я не хотел, чтобы это заканчивалось. Потом было электричество, которое выстрелило сквозь меня, и я подумал, что, может быть, это было похоже на смерть. Я не мог дышать и упал обратно в объятия Данте, а он продолжал шептать моё имя: — Ари, Ари, Ари. Я тоже хотел прошептать его имя, но у меня не было слов.

И я обнял его.

И я прошептал его имя.

И