Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

— Все хотят иметь детей. И все хотят иметь внуков.

— Не думаю, что это правда, — сказал я.

— В основном это правда, — у Данте было выражение лица, говорившее: — я уверен.

— Не уверен, что когда-нибудь захочу быть отцом.

— Почему нет?

— Не представляю себя отцом. Не то чтобы я действительно много думал об этом.

— Слишком занят, думая обо мне? — он ухмылялся.

— Да, должно быть, это так, Данте.

— Нет, я серьёзно, Ари. Ты бы не хотел быть отцом?

— Нет, я думаю, нет. Тебя это разочаровывает?

— Нет. Да. Нет, просто это…

— Просто ты думаешь, что с кем-то, кто не хочет иметь детей, что-то не так.

Данте ничего не сказал.

Я знал, что в этом нет ничего особенного. Но понял, что Данте может быть осуждающим. Раньше я этого за ним не замечал. Не то чтобы я был выше того, чтобы быть осуждающим. Все были такими. И особенно люди, которые утверждали, что это не так. Наверное, я думал, что Данте был выше этого. Но он был простым смертным, как и все остальные. Эй, он не был идеален. Ему и не нужно было быть таким. Я чертовски уверен, что он не был идеальным. Даже близко. И он любил меня. Несовершенного, испорченного меня. Милый. Сладкий. Вау.

Семь

Я ХОТЕЛ СПРОСИТЬ ДАНТЕ, что он знает о СПИДе. Я хотел спросить его, думал ли он об этом. Более четырех тысяч геев умерли от него. Я смотрел новости с родителями за два дня до того, как мы с ним отправились в поход. Мы видели изображения бдений при свечах в Сан-Франциско и Нью-Йорке, но потом мы не говорили об этом. Часть меня была рада, что не было какой-то дискуссии. И я знал, что Данте что-то знал об этом, потому что его родители постоянно говорили о вещах, которые происходили в мире.

Я задавался вопросом, может быть, мы с Данте просто не были готовы говорить о чём-то, что, вероятно, повлияет на наши жизни. И почему, чёрт возьми, я думал об этом именно тогда, когда мы были на окраине города?

* * *

Когда я заехал на подъездную дорожку, моя мама и Ножка сидели на ступеньках крыльца. Мама читала книгу.

Ножка села и залаяла. Я думал о том дне, когда нашел её. Я подумал о себе, о своих ногах в гипсе. Я сел рядом с ней и поцеловал её в макушку.

Данте наклонился и обнял мою маму.

— Мило, — сказала она. — От вас обоих пахнет дымом.

Данте улыбнулся.

— Ари превратил меня в настоящего туриста, — он сел на ступеньки крыльца и начал гладить Ножку.

Я закатил глаза.

— Да, я превратил Данте в обычного скаута.

Из дома вышел отец.

— Я вижу, ты вернулся целым и невредимым, — он посмотрел на Данте. — Он не был слишком строг с тобой?

— Нет, сэр. И я научился ставить палатку.

Умник во мне почти хотел сказать: — и мы также научились заниматься сексом. Внезапно мне стало немного стыдно за себя. Я почти почувствовал, что краснею. Стыд. Откуда взялось это слово? На какое-то мгновение я почувствовал себя грязным. Я чувствовал себя так, словно сделал что-то очень, очень грязное.

Было так легко просто быть с Данте. Когда мы соприкоснулись, казалось, что это было что-то чистое. Что было нелегко, так это научиться жить в этом мире со всеми его суждениями. Эти суждения сумели проникнуть в моё тело. Это было всё равно, что плавать в шторм на море. В любую минуту ты можешь утонуть. По крайней мере, мне так казалось. Одну минуту море было спокойным. А потом разразился шторм. И проблема, во всяком случае, со мной, заключалась в том, что буря жила внутри меня.

* * *

Было хорошо вернуться в свой собственный грузовик. Данте начал снимать обувь.

— Тебе не кажется, что было бы лучше, если бы ты появился в теннисных туфлях?

Данте улыбнулся. Затем завязал шнурки на ботинках.

Я взглянул на Данте, когда остановился перед его домом.

— Готов держать удар?

— Как я уже сказал, они, вероятно, даже не заметили.

Я пожал плечами.

— Я думаю, мы это выясним. Если только ты не хочешь пойти один.

Он бросил на меня взгляд.

— О, какого чёрта, заходи и поздоровайся с моими мамой и папой.

* * *

Мистер Кинтана сидел в кресле и читал книгу, а миссис Кинтана читала журнал. Они оба подняли головы и улыбнулись нам, когда мы вошли.

— Я чувствую запах дыма отсюда, — сказала миссис Кинтана.

— Как прошёл поход?

Я посмотрел на мистера Кинтану.

— Данте быстро учится.

— Он такой.

Выражение лица миссис Кинтаны сказало мне, что она вот-вот уронит молоток. Она не выглядела сердитой. У неё просто был такой взгляд, я не знаю, как у кошки, собирающейся поймать мышь.

— Разве ты не собираешься спросить нас о том, чем мы занимались с тех пор, как ты уехал?

— Ну, если честно, мам, нет, — Данте знал, что это произойдет. У него было это — О черт, меня раскусили выражение лица.

— Ну, пару ночей назад у нас были друзья.

— Да, именно, — сказал мистер Кинтана. — И я купил бутылку Maker's Mark специально для этого случая. Это любимый бурбон моего друга, — он взглянул на миссис Кинтану.

— И когда я подошла к бару с напитками… — Миссис Кинтана сделала паузу, — Нам действительно не нужно продолжать эту историю, не так ли, Данте?

Я должен был отдать Данте должное. Возможно, он чувствовал себя крысой, попавшей в ловушку, но не показывал этого.

— Ну, дело вот в чём, — начал Данте. Миссис Кинтана уже закатывала глаза, а мистер Кинтана ничего не мог с собой поделать: он всё улыбался и улыбался. — Я подумал, что было бы неплохо, если бы у нас было что-нибудь, чтобы согреться, потому что в горах становится холодно, и я действительно не думал, что ты будешь возражать…

— Остановись прямо здесь, — сказала миссис Кинтана. — Я точно знаю, к чему ты клонишь. Ты собирался сказать: — Что ж, и если ты возражаешь, лучше попросить прощения, чем спрашивать разрешения.

У Данте было дерьмовое выражение лица.

— Данте, я знаю тебя вдоль и поперек. Я знаю твои добродетели и я знаю твои пороки. И один из пороков, над которым тебе нужно поработать, заключается в том, что ты думаешь, что можешь отвертеться от чего угодно. Это ужасное качество, Данте, и ни от кого из нас ты его не унаследовал.

Данте