Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

— Я ещё не закончила. Мы уже говорили об употреблении веществ, изменяющих настроение, включая алкоголь, и ты знаешь правила. Я знаю, что тебе не нравятся правила, и я не знаю мальчиков твоего возраста, которым они нравятся, но то, что тебе не нравятся правила, не является веской причиной для того, чтобы ты их нарушал.

Данте достал бутылку из своего рюкзака.

— Видишь, мы почти ничего не выпили.

— Ты хочешь похвалы за это, Данте? Ты украл бурбон отца. И ты несовершеннолетний. Итак, технически, вы нарушили два закона.

— Мам, ты шутишь, да?

Данте посмотрел на отца.

Затем мистер Кинтана сказал:

— Данте, ты бы видел выражение своего лица.

А потом он расхохотался. И миссис Кинтана расхохоталась, а потом и я расхохотался.

— Очень забавно. Ха-ха-ха. — а потом он посмотрел на меня. — Вот почему ты хотел зайти, не так ли? Чтобы посмотреть, будет ли какой-нибудь фейерверк. Ха! Ха! — Он подхватил свой рюкзак и направился наверх.

Я как раз собирался последовать за ним, но миссис Кинтана остановила меня.

— Оставь его в покое, Ари.

— Разве мы не были немного подлыми, когда смеялись?

— Нет, мы не были немного подлыми. Данте всё время разыгрывает нас. Он ожидает, что все будут хорошими спортсменами. И он, как правило, тоже хороший спортсмен, но не всегда. И иногда ему нравится приправлять нашу жизнь небольшой драмой. В этом нет ничего особенного, и я думаю, он это знает. И, говоря как его мать, Данте должен усвоить, что не он устанавливает правила. Данте нравится быть главным. Я не хочу, чтобы он превратился в человека, который думает, что может делать всё, что ему нравится. Я не хочу, чтобы он когда-нибудь поверил, что он центр вселенной.

Я кивнул.

— Поднимайся, если хочешь. Только не обижайся, если он не откроет дверь, если ты постучишь.

— Могу я положить записку под его дверь?

Миссис Кинтана кивнула:

— Это было бы просто замечательно.

Мистер Кинтана протянул мне ручку и желтый блокнот для заметок.

— Мы дадим тебе немного уединения.

— Вы хорошие люди, — сказал я. Это было не очень уместно с точки зрения Ари. Тем не менее, эти слова слетели с моих губ.

— Ты тоже хороший человек, Ари, — сказала миссис Кинтана. Да, она была какой-то особенной.

Я сидел в кабинете отца Данте, раздумывая, что написать. И вот, наконец, я просто написал: — Данте, ты подарил мне три лучших дня в моей жизни. Я не заслуживаю тебя. Не заслуживаю. С любовью, Ари. Я поднялся по лестнице, подсунул записку под его дверь, затем вышел сам. По дороге домой я думал о Данте, о том, как я чувствовал, словно гром и молния пронзали моё тело, когда я целовал его и прижимался к нему, и каким странным и прекрасным было моё тело, и как моё сердце казалось таким живым. Я слышал разговоры о чудесах, но никогда не знал, что это такое. Я подумал, что теперь мне кажется, я знаю о них всё. И я подумал о том, что жизнь подобна погоде, она может меняться, и что у Данте были настроения, чистые, как голубое небо, а иногда они были мрачными, как шторм, и что, возможно, в чем-то он был таким же, как я. Возможно, это было не так уж хорошо, но, может быть, это также было не так уж плохо. Люди были сложными существами. Я был сложным человеком. Данте тоже был сложным. Люди — они были приобщены к тайнам Вселенной. Что имело значение, так это то, что он был оригиналом. Что он был красивым, человечным и настоящим. Я любил его и не думал, что что-то когда-нибудь это изменит.

Восемь

КОГДА Я ВОШЁЛ В дом, мать улыбнулась мне. Она держала телефон и направила его на меня. Я взял его. Я знал, что это был Данте.

— Привет, — сказал я.

— Я просто хотел сказать… я просто хотел сказать, что люблю тебя.

И никто из нас ничего не говорил, мы просто слушали тишину на другом конце провода. А потом он сказал:

— И я знаю, что ты тоже меня любишь. И хотя я не в таком уж хорошем настроении, это не имеет большого значения, потому что настроение — это всего лишь настроение, — затем он повесил трубку.

Я почувствовал на себе взгляд матери.

— Что? — спросил я.

— Ты выглядишь таким красивым прямо сейчас.

Я покачал головой.

— Мне нужно принять душ.

— Верно.

Я заметил, что мама выглядела немного задумчивой, почти грустной.

— Что-то не так, мам?

— Нет, ничего.

— Мама?

— Мне просто немного грустно.

— Что случилось?

— Твои сёстры переезжают.

— Что? Почему?

— Рикардо и Роберто работали над каким-то проектом. И их перевели в Тусон.

— Разве не странно, что сёстры вышли замуж за мужчин, которые работают вместе?

— В этом нет ничего странного. Я полагаю, это необычно тем, что нечто подобное случается не очень часто. Но они хорошие друзья, и это работает на твоих сестёр. Они неразделимы. Эта работа — большая возможность. Они химики, и то, что они делают, для них не просто работа.

Я кивнул.

— Значит, они такие же, как ты.

Она посмотрела на меня.

— Я имею в виду, что преподавание — это не просто работа для тебя.

— Конечно, нет. Преподавание — это профессия, но есть некоторые люди, которые с этим не согласны. Вот почему нам так хорошо платят.

Мне понравился сарказм матери. Но мне не очень понравилось то, что он был направлен в мою сторону.

— Когда они уезжают?

— Через три дня.

— Три дня? Довольно быстро.

— Иногда всё происходит быстро. Слишком быстро. Наверное, я просто не ожидала этого. Я буду скучать по ним. Я буду скучать по детям. Знаешь, жизнь часто подкидывает тебе кручёные мячи. Наверное, я не очень-то умею их отбивать. Так и не научилась до конца входить в поворот.

Я не знал, что сказать. Я не хотел говорить ничего глупого, вроде того, что они не будут очень далеко. Кроме того, не было ничего плохого в том, чтобы грустить. Это было нормально — грустить о некоторых вещах. И иногда мне было нечего сказать, но мне было невыносимо видеть её такой грустной. Грустила мама не очень часто. Я подумал о стихотворении, которое она вставила в рамку в ванной. И я поймал себя на том, что повторяю ей это стихотворение:

— Некоторые дети уходят, некоторые дети остаются. Некоторые дети никогда не находят свой путь.

Она посмотрела на меня, почти улыбаясь, почти на грани