Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

напорол, а вечером места себе не находил, поплелся извиняться через весь город. Думал, что и рабочий страдает, может, по-темному горькую пьет, а был удивлен — сам признался, — когда увидел его во дворе, весело играющим в рамс.

— Видимо, люди знают характер своего начальника участка…

— Да, конечно, — согласилась Марина Аркадьевна. — Он добрый, отзывчивый, справедливый. И — трудяга. Поверьте, он тянет за своих прорабов и мастеров.

— Его, по-моему, уважают на зависть, коль отпустили среди лета, в самую горячую для строителей пору…

— Да, конечно, его очень ценят.

— К тому же надо было непременно подлечить девочку, пока у нее каникулы… У меня тоже дочка, теперь, слава богу, взрослая — скоро шестнадцать и, знаете, хворала с пеленок, извелись мы с нею. Корь, ангина, скарлатина, опять ангина, а потом и Боткина, прямо напасть… А что, когда говорят «на нем воду возят» — это ведь и про вашего мужа?

— Да, на нем возят. И не только воду, а все, что угодно. Я уж и ругала его, и просила — будней, видите ли, ему мало, так и выходные торчит на объектах. Ни в кино с ним не сходишь, ни к друзьям, ни позагорать. Все некогда, некогда, некогда.

— И ревнив небось? Такие люди обычно ревнивы…

— Он убил бы меня… если бы что-нибудь такое случилось…

— Да, но мы попали не в ту степь, отвлеклись — хотели поговорить о Морковке.

— Не надо его подозревать. Честное слово, Морковка не причастен к убийству. Он не способен на это.

— Ну, хорошо… Следствие по делу, к сожалению, несколько затягивается. Вы для нас очень важный свидетель. С другой стороны, не хотелось бы портить вашего отдыха. У вас когда отпуск?

— В сентябре.

— Ну, до сентября мы управимся. Куда же поедете?

— Не знаю, пока ничего не решала.

— В сентябре очень хорош Крым…

— Откровенно говоря, Крым мне немного надоел…

— Тогда Кавказ?.. Болгария?.. Каролина-Бугаз?.. Любопытная деталь — первыми туристами из нашего города на Филиппины оказались две парикмахерши. Умудрились же собрать кругленькие суммы…

— Не знаю, Дмитрий Васильевич, я об отпуске сейчас не думаю. Поверьте, так тяжело на сердце.

— Ну что ж — до свидания?

— До свидания.

Она вышла, оставив после себя летучий запах тонких духов.

— Сначала прочтите ваши вчерашние показания, — предложил я Морковке, передавая ему отпечатанный протокол допроса на подпись. И пока он читал, хмуря брови и шевеля губами, я думал, как же мне добиться от него истины.

— Вы уже начали прощупывать окружение Киселевой? — спросил вдруг Морковка, оторвавшись от бумаг. У него был такой вид, будто ему удалось удачно бросить в ящик подметное письмо.

— Мы прощупываем, как вы изволили выразиться, тех, кого находим нужным, — холодно ответил я. — И потом: я не вправе распространяться, с кем мы говорим и о чем. Мы храним тайну исповеди, так сказать.

— Верно, верно, — поспешно согласился Морковка и мелко покивал своей лысеющей головой.

Мне же в голову лезла всяческая чертовщина. Например:

— его светло-синий пиджак усыпан перхотью…

— наверное, когда сбрасываются по рублю, долго возится в кармане, стараясь на ощупь определить, какая из бумажек — рубль…

— и даже восклицание Аракчеева, о котором вспоминал Грибонеедов…

Но — довольно, довольно.

— Так какой же дорогой вы отвозили Ермолик в Ольховатку?

— Разве я не говорил?.. — Морковка попытался изобразить искреннее удивление. И замолчал, должно быть, в надежде, что я начну раскрывать свои карты. Я терпеливо ждал, хотя такая постановка вопроса уже говорила о том, что мне на этот счет кое-что известно.

Видит бог, я хотел помочь Тимофею Морковке, хотел загнать на дно души неприязнь к нему, но он сам подливал масла в огонь. Ну вот опять — это фальшивое изумление, круглые глаза, в которых — блуд. К чему, зачем? И неужели он надеялся, думал я, что первоначальное упущение следствия так и останется непоправимым упущением?

— Вы подозреваете меня? — произнес Морковка одними губами, пересохшими и непослушными.

Я вздохнул.

— Мне очень жаль, но нам нередко приходится докучать невинным людям. Невинным по отношению к делу, которое интересует нас, но это выясняется, как правило, много позже. Поймите, наконец, нам очень сложно воссоздать полную картину трагедии, определить роль всех тех людей, которые принимали или могли принять в ней участие. У волка одна дорога, у преследователей — во все стороны. И мне важно знать, какой дорогой вы ехали в ночь на первое, что видели и что слышали…

(Я совсем упустил из виду одно обстоятельство: вернувшись к предыдущим страницам моих записок, я понял, что разговор с Ермолик о заброшенном польском шляхе в моем пересказе выглядит излишне упрощенно — ведь ее признания я добился не вдруг, дело это оказалось не таким уж зряшным. Человек, в общем-то, прямолинейный, она не умеет лгать и путается, когда говорит неправду. И это — при избытке женской затаенности и, кажется, честолюбия, властолюбия, тех самых, которые исподтишка правят миром…)

— Да, ехали шляхом… — произнес Морковка. — Но мы выбрались из Лукашевки позже, чем Киселева и продавец. Мы не смогли бы их опередить, если бы и хотели. Я отвез Марину… Возвращался новой дорогой, буксовал на объезде… Я сделал большую петлю, но ничего не видел и ничего не слышал…

В ожидании Тамары Киселевой я изучал список, затребованный нами из паспортного стола. Это был полный список граждан, выехавших из Ольховатки и района в последние три недели. У преступника часто не выдерживают нервы, и он бежит куда глаза глядят. Но нередко идет и на новые злодеяния. Последнее — либо от ощущения мнимой безнаказанности, либо, что чаще, из-за невозможности совладать с теми же нервами.

Растущему городу недоставало рабочих рук, тем не менее довольно много молодых людей уехали на новостройки Сибири, Севера. Эти фамилии, имена, отчества и года рождения ничего решительно мне не говорили, я хотел показать список Тамаре и старшему Филиппову, учащемуся ГПТУ. Сегодня же к вечеру милицейские службы должны были дать по списку свои соображения.

Наконец пришла Тамара. Если Ермолик полностью поменяла на сегодня свой туалет, то Тамара была в том же легком платье с глубоким вырезом на груди. Видимо, гардероб у девушки был небогатый.

— Вам, случаем, не знаком Шадурский? — спросил я. — Федор Шадурский? По каким-либо вечеринкам, танцам?.. Ему семнадцать лет.

— Нет. По-моему, нет, — подумав, сказала Тамара. — Я знаю одного Федора, так ему за двадцать. Уже успел жениться и развестись, — усмехнулась она.

— Посмотрите, пожалуйста, этот список. В нем ваших знакомых нет?

Я показал список, не зная, не предполагая даже, как будет сформулирован мой следующий вопрос. Я знал только одно: сегодня в беседах с Ермолик и Киселевой, а может,