Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

смогу вернуться, устроиться возле твоего камина и выкурить трубку в компании твоего мужа. Нет, я не перестану любить тебя, дорогая, но время притупит боль старой раны, оставив в душе лишь легкую грусть сродни той, что охватывает при воспоминании о давно почившем друге. Да, я вернусь в Англию спустя лет десять-пятнадцать, если доживу, хотя бы для того, чтобы увидеть твоих детей, и готов биться об заклад, что среди них найдется тот, кто привяжется ко мне всем сердцем и станет для меня на закате жизни как родной. Я знаю, так бывает. А теперь я должен попрощаться, Сьюзи, ибо к трем часам мне нужно быть в городе, чтобы повидаться с мистером Волле, да и дел перед отъездом немало.

– Как скоро ты уедешь, Джон?

– Как только управлюсь с делами: освобожу ферму и все такое, – но непременно зайду попрощаться с тобой и твоим отцом.

– Непременно, Джон. Было бы очень невежливо уехать, не повидавшись с ним. До свидания!

Они вновь обменялись рукопожатиями, а потом йомен пошел прочь по узкой садовой тропинке, ведущей к поросшей дроком пустоши, на дальней стороне которой виднелась чаща леса, где заросли деревьев перемежались с заброшенными гравийными карьерами и запрудами со стоячей водой. Место довольно дикое, хоть и считавшееся в окрестностях Хиллборо вполне безопасным, ибо, в какой бы части леса ни находился путник, до слуха его неизменно долетал шум большой дороги. Пересекавшая лес узкая тропа представляла собой кратчайший путь от фермы Мэтью Лортона до Хиллборо, и Джон Грейнджер не преминул ею воспользоваться.

Он шагал решительно и твердо, выпрямив спину и расправив плечи, хотя на сердце лежала тяжесть. Он был из тех, кто мужественно переносит какие бы то ни было невзгоды, и посему, когда он переступил порог конторы адвоката, ни лицо его, ни манера держаться не носили печати постигшего его разочарования.

Мистер Волле беседовал с клиентом, и Джона Грейнджера препроводили в кабинет клерков, где он и увидел Стивена Прайса, сосредоточенно склонившегося над столом, в компании менее важного и гораздо более юного клерка.

– Добрый день, Грейнджер, – произнес тот холодным снисходительным тоном, который Джон так ненавидел. – Конечно же, пришли насчет аренды?

– Иной причины для визита сюда у меня нет.

– А, вы я вижу, из тех счастливчиков, коим не требуется помощь закона, чтобы выпутаться из неприятностей. И вам чертовски повезет, если сможете продлить срок аренды фермы по той же цене, что платили прежде. У вас это непременно получится, коль сможете с умом разыграть свою партию.

– Я не собираюсь просить о продлении договора аренды, – ответил Джон Грейнджер, – поскольку намерен уехать из Фрайарсгейта.

– Уехать из Фрайарсгейта! Вот так новость! Приглядели ферму получше?

– Я еду в Америку.

Протяжно присвистнув, Стивен Прайс развернулся на своем стуле, чтобы повнимательнее взглянуть на посетителя, и спросил:

– С чего это вдруг, Грейнджер? С вашими-то деньгами – и в Америку! Всегда считал эту страну прибежищем нищих неудачников.

– Я устал от Англии и жажду перемен. Слыхал, в Америке проще преуспеть тому, кто разбирается в сельском хозяйстве и располагает достаточным капиталом.

– И того и другого у вас с лихвой, – завистливо вздохнул Стивен Прайс. – И вы подумываете отправиться в Америку? Очень странно. Мне-то казалось, вы положили глаз на мою хорошенькую кузину. В последние несколько лет я частенько видел вас околачивающимся возле дома старика Лортона.

Джон Грейнджер ничего не ответил на это замечание. К тому же спустя несколько минут мистер Волле попрощался со своим клиентом, и Грейнджера пригласили в его кабинет. Вскоре выяснилось, что уладить все дела сообразно его желаниям довольно просто. Мистер Волле получил несколько предложений от потенциальных арендаторов, один из которых готов был занять ферму, не дожидаясь окончания предыдущего срока аренды, как только мистер Грейнджер ее освободит. Мистер Волле сообщил Джону, что новый арендатор наверняка захочет оставить себе его мебель, а также остальное сколько-нибудь ценное движимое и недвижимое имущество, и посему Грейнджер покинул кабинет адвоката вполне удовлетворенным, радуясь отсутствию препятствий для его спешного отъезда из дома, который некогда был ему так дорог.

Глава 2

Приготовления Джона Грейнджера к отъезду, включавшие в себя передачу имущества новому хозяину и упаковку нехитрых пожитков, заняли немногим более трех недель. Стояла привычная для середины лета ясная погода, когда он решил в последний раз обойти пастбища Фрайарсгейта и впервые с момента принятия судьбоносного решения осознал, как сильно завладели его сердцем эти до боли знакомые места.

Как же тоскливо будет в чужих краях, думал Джон, облокотившись о ворота, чтобы попрощаться с больше не принадлежавшими ему лениво щиплющими траву коровами, и задаваясь вопросом, будут ли они скучать после его отъезда. Найдет ли он удовольствие в своих попытках разбогатеть? Ведь рядом не будет человека, ради которого стоит трудиться и который мог бы гордиться его успехами. Вероятно, ему следовало бы остаться, хоть и пришлось бы слушать ее свадебные колокола и лицезреть, как она опирается на руку Роберта Эшли и смотрит на него также, как смотрела на самого Джона в несбывшихся мечтах. Господи, как ему хотелось умереть! Ведь смерть – такой легкий способ положить всему конец!

Он подумал о мужчинах и женщинах, скончавшихся от лихорадки в окрестностях Хиллборо прошлой осенью. Они так страстно хотели жить, ведь жизнь их была исполнена многочисленных обязанностей и семейных радостей. Их смерть оставила зияющую пропасть в душах близких, которую ничто в этом мире не могло заполнить, а вот если смерть придет за ним, какое это будет радостное освобождение! О нет, он не страдал от жестоких мук – лишь ощущал безрадостность своего существования, абсолютную пустоту и безнадежность, что лишали смысла жизни в настоящем и не сулили проблеска надежды в будущем.

Это был его последний день в родных местах. Три огромных сундука с одеждой и прочими вещами, с которыми он не мог заставить себя расстаться, отправились в Лондон с утренним поездом. Сам же он намеревался последовать за ними с ночным почтовым, отправлявшимся с вокзала Хиллборо в половине десятого вечера и прибывавшим в Лондон в шесть часов утра. Ему вдруг ужасно захотелось оттянуть момент отъезда, и именно по этой причине он купил билет на самый последний поезд, на каком мог уехать из Хиллборо. К тому же ему предстояло попрощаться с друзьями и знакомыми, что было непросто: его всегда любили и уважали, – а в свой последний день он с удивлением обнаружил, с каким теплом относились к нему люди и какое глубокое сожаление