Искры Божьего света. Из европейских впечатлений - Николай Иванович Надеждин

Харибда; этот другой яр, называемый Банк (die Bank, родовое имя всех мест реки, где находятся подводные каменья), еще ужаснее, еще пагубнее для плавателей. Волны кипят, разбиваясь о скалы, частью покрытые водой, частью торчащие на поверхности. Ярость пучины усиливается падением Рейна, которого ложе, на пространстве 105 туазов, вдруг опускается на 5 футов. Горе неосторожным плавателям, увлеченными ее неистовством! Но человек нелегко поддается природе, даже в самом ужасном ее рассвирепении; он богат на выдумки, которыми если не одолевает ее, то умеет защищать себя. С давних времен самое простое средство спасает пловцов от обоих водоворотов: с судна или с плота бросают привязанное бревно, называемое «собакой» (Hund), в самое жерло пучины; это бревно, зажранное яром, удерживает суда так, что волны не могут бросить их на утесы берега.

Вот, наконец, и скала Люрлей[146], знаменитая своим необычайным эхом; она заключает собой этот дивный эпизод рейнской поэмы! Скала Люрлей, обнаженная, дикая, мрачная, возвышается на правом берегу реки, в углу крутого излома. Она вся из аспида, как показывает самое имя ее, сложенное из lur, lauter (звучный) и ley (аспидный камень). Против ее, такая ж другая. Звук, пересылаемый ими друг к другу, повторяется до пятнадцати раз. Действие этого чудного эха особенно ощутительно на середине реки и на маленьком мысе левого берега. Догадливые немцы имеют здесь человека, который при каждом проезде парохода играет в рог и стреляет из ружья. То и другое пробуждает удивительные отклики.

Говорят, что прежде эхо было еще звучнее; вероятно, обвалы скалы ослабили его действие. Старинные люди, не умея объяснить себе этого явления, поселили здесь ундину, неземную деву, чаровавшую слух пловцов коварными песнями, с тем чтоб, овладев их вниманием, повергнуть потом в зияющие пучины водоворотов. Ее видали на скале при свете луны, в таинственные часы сумерек и рассвета. Иногда она забавлялась благодеяниями, указывая молодым рыбакам места, где закидывать сети. Слух об этой сирене возбудил любопытство юного рыцаря, сына рейнского пфальцграфа. Он отправился к чудной скале на закате дня и увидел прелестную деву с золотыми кудрями, увенчанными цветочной диадемой. Песни ее очаровали юношу, он велит гребцам править к берегу, бросается из лодки – и исчезает в волнах Рейна.

Раздраженный отец предается ярости; один из храбрейших его вассалов вызывается схватить злодейку и бросить в пучину. Вот толпа лодок, наполненных смелой дружиной, окружает дивную скалу при наступлении ночи. Ундина стоит на вершине; в руках ее длинная цепь из кораллов. «Что вам надобно?» – спрашивает она с лукавой кротостью. – «Тебя, нечестивая колдунья! – отвечает предводитель дружины. – Ты узнаешь, как глубока пучина Рейна!». Он дает знак к нападению, но бестелесная дева бросает свою цепь в волны и грозным голосом произносит заклинание. Рейн закипел, взрытый бурным ураганом; разъяренные волны хлещут пеною до вершины утеса; две из них превращаются в двух белых коней и уносят на хребтах своих Ундину. С тех пор не стало волшебных, пагубных песен, но коварная дева всё еще забавляется людьми, повторяя голоса их. Нынешние немцы не боятся этих откликов; они в свою очередь забавляются ими, со свойственным немцам остроумием. Когда лодка, наполненная обер-везельцами, проходит мимо Люрлея, кто поотважнее и повольнодумнее, кричит во весь голос: «Wie heiBt Herr Burgmeister von Ober-Wesel?» («Как зовут бургомистра обер-везельского?»). Скала отвечает повторением: «Esel, Esel, Esel» (Осел, осел, осел)! И немец доволен!

Прежде чем расстанемся с этой очарованной стороной, заключу рассказом об одном странном обряде, совершавшемся некогда в Санкт-Гоаре. Этот обряд назывался посвящением в орден Ошейника, по-немецки Hansband. Говорят, что дети Людвига Добродушного, Карл и Пипин, в знак своего примирения повесили на воротах Санкт-Гоарских ошейник из желтой меди, который и оставался здесь весьма долго.

Неизвестно как, этот ошейник подал повод к учреждению следующей церемонии. Всякий, в первый раз проезжающий чрез Санкт-Гоар, был окружаем толпою людей, которые приводили его к воротам и надевали на него этот ошейник, спрашивая: как он хочет быть крещен, вином или водою? Обыкновенно отвечали: вином; и тогда провожающие, которые назывались кумовьями, отводили его в трактир под вывеской Лилии, где предлагали ему большую стопу старого вина, которую крестник должен был осушить три раза: за здоровье императора, ландграфа Гессенского и всей честной компании. Кумовья, разумеется, повторяли эти тосты и потом вписывали имя новокрещенного в книгу, нарочно заведенную, которая и теперь хранится в Санкт-Гоаре. Если ж случалось, что иной выбирал крещение водою, его тотчас окачивали из двух ушатов, которые были наготове. Никто не мог избежать этой церемонии: многие князья, графы, рыцари записаны в книге, с означением дня крещения. В городе показывают и теперь два серебряные кубка, подаренные для этой церемонии Эрнстом ландграфом Гессен-Рейнфельзским. Память этого обряда сохраняется в немецкой простонародной поговорке: «Cinen hanseln!», что значит: «Сделать с кем штуку, подтрунить над кем».

Последнее воспоминание Санкт-Гоара представляется в скале, называемой Санкт-Гоарсбетт, где, по преданию, была первая келья святого отшельника, просветившего христианством эту дикую пустыню.

За новым поворотом Рейна открывается новый ландшафт обер-везельский. Он состоит из городка Обер-Везеля и развалин замка Шенберга с прекрасною легендой семи дев.

Обер-Везель, у римлян Vesalia Superior, также Vesania и Ficelia, представляет живописную картину своими зубчатыми стенами, башнями и церквами. Говорят, христианство существовало здесь уже при Александре Севере. Готический собор Богородицы, с великолепным хором, принадлежит к XIV веку. Над самым Рейном примкнута к стенам часовенка, воздвигнутая в честь св. Вернера, который, по преданию, замучен здесь жидами (1287). Башня, называемая Круглою, есть лучший пункт ландшафта. Обер-Везель славился прежде многочисленностью и великолепием церквей, монастырей, часовен. Французы, взяв его в 1689 году, сожгли, взорвали, разграбили, так что теперь едва остаются следы прежней его славы. С XIV века он принадлежал к курфюршеству Трирскому, быв прежде вольным имперским городом.

Уильям Томблсон. Обервезель, 1840 г.

На вершине крутого утеса, владычествующего над развалинами города, покоятся руины Шенберга. Это колыбель знаменитой фамилии, которой корень относится ко временам Карла Великого, а отрасли прославились в разных странах Европы, под именем Сконбургов, Сконенбургов, Шомбергов, Шембертов и Бельмонтов (французский перевод немецкого Schonberg – Belmont).

Один из ее потомков, родившийся от брака графа Шенберга с дочерью лорда Дюдли, играл важную роль в истории XVII века. Друг английского короля Вильгельма II, потом маршал Людовика XIV, соперник Тюрення и Конде, он защитил в Португалии Браганцский дом от Испании; потом, вследствие Нантского эдикта, воротился опять в Англию, где, высланный против претендента в Ирландию, пал в битве при Бойне (1690): героическая смерть его увековечена картиною Уэста.