Искры Божьего света. Из европейских впечатлений - Николай Иванович Надеждин

видно из ее напечатанных писем. Слава ее собрала вокруг ней множество благородных дам, желавших посвятить себя Богу, и тогда граф Спонгейм, отец Ютты, прежний господин Гильдегарды, купил для ней Рупертсберг. В 1148 году она переселилась сюда с осьмнадцатью монахинями.

В сочинениях ее, сохранившихся доныне, дышит пламенный энтузиазм, глубокое прозрение в мир духовный и неумолимая строгость к тогдашнему развращению духовенства. Это последнее обстоятельство внушило к ней уважение многих протестантов; Каве и Арнольд писали ей похвалы, Флавий Иллирикус считает ее предтечею Реформации. В герцогской библиотеке в Висбадене сохраняется доныне ее кольцо с надписью: «Люблю страдать!», оно подарено ей св. Бернардом. В Новейшие времена монастырь Гильдегарды был убежищем другому духовидцу и пророку, известному в XVII веке под именем Бартелеми фон Гольцгаузен. Его сочинения в свое время волновали Германию. Но особенно известно его пророчество о падении Стюартов в Англии. Карл II лично с ним виделся в Бингене, получил от него сбывшееся предвещание, что он взойдет на трон своих предков, и с тем вместе важный пророческий совет: «Cave не catholicam romanam religionem restaures» (Бойся восстановить римско-католическую религию)! Монастырь этот разрушен шведами в Тридцатилетнюю войну.

Старинный мост, перекинутый через Наэ, соединяет Рупертс-берг с Бингеном…

Здесь конец живописнейшей части Рейна! Здесь начинается другая панорама, другие виды, другие впечатления! Теперь пойдемте на вершину Нидервальда, бросим последний взгляд на дикое величие Рейна. Нидервальд опоясывается с трех сторон изломившейся в Бингене рекою. Вершина его покрыта густым лесом. Прежний владелец, граф Остейн, постиг красоту этой прелестной высоты: он выбрал лучшие точки зрения, расчистил их и украсил беседками, храмами, террасами. Нынешний помещик, граф фон Бассенгейм, следует его планам и не только поддерживает старое, но сделал много новых прибавлений. Первый пункт зрения, встречающийся на дороге из Ридезгейма, есть так называемый Храм (Tempel)[153]. Отсюда вид на Рейнгау, вид великолепно-очаровательный. Затем следует графский замок, двор которого замечателен эхом, не уступающим люрлейскому…

Георг-Михаэль Курц. Вид от Храма на Нидервальде близ Рюдесхайма, 1842 г.

Вдруг ведут вас в подземелье, называемое Очарованною пещерою (Zanberhohle); вы идете несколько времени в совершенной тьме, по узкому подземному коридору; наконец, входите в круглую подземную ж залу; отворяют окна, и вы видите себя точно в очарованной пещере. Картины, с которыми вы уже простились, воскресают снова перед вами: вот Рейнштейн с пышно развевающимся флагом, вы видели его над собой, теперь он под вами; вот Лорх со своей лестницей; а там – Бахарах со своим палестинским ландшафтом… Но оставьте эту пещеру, ступайте на так называемый Россель, высочайший пункт Нидервальда, где построена беседка вроде башни, с открытою террасою.

Под вами, в недосягаемой глубине, Рейн кипит, проваливаясь в пучину; башня Гаттонова едва мелькает в зелено-сизых волнах; Эренфельз кажется оброненной грудой каменьев; Рупертс-берг преклоняется смиренно с замками, торчащими в его ребрах; вправо – длинная нить Рейна, сжатого скалами; влево – Бинген со своими башнями и церквами; перед вами русло Наэ, теряющееся в сизой дали, на которой мрачною, густою тучей рисуется исполинская громада Доннерсберга (Мон-Тоннер)… Чудное, единственное зрелище! Германия едва ли может хвалиться другим подобным…

Мы записали свои имена в книге, предложенной услужливой проводницей… Прощай, Рейн, в своем диком, фантастическом, рыцарском величии!

Возвращаясь, мы зашли опять в Темпель… Прошедшее кончилось… Будущее расстилалось перед нами безбрежною синевою… Здравствуй, новый Рейн! Что-то ты нам скажешь?

Телескоп. 1836. № 3.

Современная летопись. С. 494–562.

III. Швейцария

Очерки Швейцарии

1.

Люцерн. – Окрестности города. – Гора Пилат и Риги. – Озеро Четырех кантонов. – Прогулка по городу. – Торвальдсенов лев. – Собор и арсенал.

Мы въехали в Люцерн[154] ровно в четыре часа пополудни. Дилижанс провез нас почти через весь город, на другую сторону Рейссы, где находится почтовой двор.

– Где вы остановитесь? – спросил меня старший из трех англичан, моих спутников, который один только умел сказать несколько слов по-французски, не прибегая к помощи карманного лексикончика. Чудные люди эти англичане! Шатаются по всей Европе, не имея про запас ни одного языка, кроме собственного! И, что особенно удивительно, ни один трактирщик, даже в Швейцарии, не умеет говорить по-английски, а между тем их понимают, знают, предупреждают все их желания! Отчего ж это так? Оттого что англичане, по крайней мере, в прежние времена, запасались слишком изобильно красноречием металлическим, звонко-понятным, обольстительно-убедительным.

– Не знаю, – отвечал я. – Вы как думаете?

– Господа! – подхватил почтовой писарь, выскочивший навстречу дилижансу. – Рекомендую вам «Лебедя», чудную, прелестную гостиницу: дом новый, только что отделанный, превосходно обмеблирован, стол отличный. Все милорды останавливаются там…

Я осмотрел себя с ног до головы, стараясь угадать, по какой причине услужливый писарь мог счесть нас милордами. Такое самолюбие было во мне очень извинительно. Британцы, мои спутники, не имели в себе ничего милордского: простое платье, не отличающееся никакою странностью цвета и покроя, физиономия почти обыкновенная человеческая, с выражением больше флегмы, чем надутого, спесивого эгоизма или мрачного, отчаянного сплина – всё это ясно показывало, что мои, впрочем, весьма почтенные товарищи никак не заслуживали такого великолепного приветствия. Впрочем, одного взгляда на себя достаточно было увериться, что и я мог походить только разве на английского милорда Георга наших московских изданий, которые, конечно, не доходили до Люцерна. Почему я тотчас сообразил и догадался, что услужливый писарь хочет сделать спекуляцию на наше самолюбие: это внушило мне недоверчивость к его рекомендации.

– А еще где можно? – спросил я, оглядываясь вокруг и вынимая из кармана неразлучного своего Эбеля[155].

– «Белая Лошадь», «Золотой Орел», «Весы», – отвечали голоса носильщиков, которые собрались вокруг дилижанса.

Я отыскал Люцерн в Эбеле: там стояло по обыкновению, что все реченные трактиры заслуживают доверенность путешественников. Но при «Весах» прибавлено: «На берегу Рейссы, с прекрасным видом на Риги, Пилат, озеро и Альпы».

– Я предпочитаю «Весы», – сказал я, обратясь к моим спутникам.

Но, верно, название милордов достигло своей цели. Англичане выбрали «Лебедя».

Чемоданы наши взвалили на тележку, которую потащил по мостовой дюжий носильщик. Мы опять перешли Рейссу через длинный мост[156]. Англичане сманивали меня к «Лебедю», но я устоял непоколебимо на «Весах». Этот трактир был ближе; они проводили меня до дверей, где я и расстался с ними, не без надежды увидеться в прогулках по городу.

Первое чувство, первое увлечение: я всегда ему верил, всегда следовал, и никогда не обманывался. Не обмануло оно и теперь: я сделал чудесный выбор. Кому ни приведется быть в Люцерне, рекомендую склониться