Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски

— Ну ладно, — он кивнул на синий рояль, — он говорит, в тебе что-то есть. Давай, сбацай нам что-нибудь стоящее.

И Вольфганг заиграл. Играл все, что приходило на ум, старое, новое, и то и другое вместе, сплетал мысли в новые, все более смелые вариации, забыв о времени, и постепенно бар вокруг него заполнялся. Ему казалось, трактир оживал. Пересохла глотка, он встал, под аплодисменты двинулся к стойке, только тут понял, что в глубине бара Blue Notes никого не осталось, все столпились вокруг синего рояля. Там же с отрешенным видом сидел и хозяин, положив перед собой раскрытую книгу — страницами на стол.

Вольфганг уселся на барный табурет — почувствовав себя ребенком, залезающим на кухонный стул, — и обратился к мавру-бармен у:

— Не трудно вообразить — господин хозяин меня поймет, — что, ежели вы хотите привлечь гостей, хороший клавирист не помешает. — Затем обратился к хозяину: — Итак, я свое дело сделал, как мог, и уж верно заслужил, чтобы и вы сделали свое, отпустив мне пива, не так ли?

Чернокожий кивнул и засмеялся.

— Старик и так у тебя в кармане. Цени, он тебе теперь целую неделю наливать будет.

Он подвинул к Вольфгангу бокал.

— Черни.

Вольфганг радостно пожал ему руку.

— Моц…стерман. Вольфганг Мустерман.

— Смотри, Вольфганг, вон того парня зовут Адриан, он тут у нас вроде как придворный музыкант.

Черни помахал молодому человеку.

Вольфганг вспомнил его: видел недавно, что тот играет на контрабассо, как на гитаре — щипком.

— У него тут свои дни, он и друзей приглашает играть. Вот с кем бы тебе поговорить.

Подошел Адриан, кивнул Черни, хлопнул Вольфганга по ладони:

— Нереально клево, чувак! Я Адриан. Собираешься играть у нас, как я слыхал?

Вольфганг осмелился кивнуть, крепко пожал руку басисту, и у него мелькнуло такое чувство, будто он перепутал поезд в метро. Музыкант в ночном трактире, в этом ли его предназначение? Разве ему не следует стоять перед оркестром государственной оперы, пожимая руки музыкантам вокруг?

Ну-с, наверное, у всего бывает свой смысл, подобно тому, как, не заблудись он иной раз в катакомбах под городом, не попал бы во многие уголки, которые разведал за последние недели, — так и здесь, возможно, было чему поучиться. Здесь музицировали — значит, место не могло быть совсем уж скверным.

— Но ты не из джаза, верно?

— Я, хм… — Вольфганг беспомощно глядел на Адриана. Опять попалась комбинация слов, непонятных, словно чужой язык. — Из Зальцбурга.

Он неуверенно разглядывал своего визави.

Адриан кивнул.

— Ясно, с классики, так я и думал, с твоей-то техникой…

— Так, значит, нынешняя Вена уже не располагает нужной беглостью пальцев?

Адриан рассмеялся.

— А ты шутник!

Он заговорщицки смотрел на Вольфганга.

— Слушай, серьезно, из джазистов, которые у нас обычно на клавишах, никто таких пируэтов в левой руке не сделает, сечешь? С другой стороны, сколько я ни играл с классиками, они не догоняют, и все тут. Если им не дать ноты, просто не знают, что играть. — Он окинул взглядом фигуру Вольфганга. — Ты чем вообще занимаешься?

— Ну, я, хм… что ж, поутру встаю, выпиваю кофе, чтобы как следует сходить в нужник — потом легче и сочиняется, и поедается, — потом ем булку с маслом…

— С тобой все ясно, парень, про подробности я не спрашивал. Знаешь что? В пятницу мы здесь работаем. Будет ударник, я на басу, и еще трубач. Если у тебя нет других планов… В общем, ты нам пригодишься!

— Мы будем музицировать вместе? — Вольфганг едва заметно поклонился. — С радостью и от всего сердца, с превеликим удовольствием. Я приду положительно. К которому часу следует быть?

— В девятнадцать часов — самое лучшее. Вот тут на всякий случай мой номер.

— Девятнадцать часов? — Вольфганг наморщил лоб и взял протянутую записку. — Но мой хронометр показывает только двенадцать…

— О, это клево! — Андриан засмеялся и похлопал Вольфганга по плечу. — У меня тоже вечно такие проблемы. Счастливо, до пятницы!

Вольфганг поднял руку на прощание, потом задумчиво придвинул к себе пиво, отпил и вытер с губ пену. Смутно припоминал он путаницу, что в свое время изрядно досаждала им с papá за границей. Сколько встреч они пропустили из-за того, что часы там использовали весьма непривычным способом! То же творится и в этом новом мире, не иначе. Вольфганг представил себе, что он движется по льду: невозможно было ступить, он скользил, нелепо балансировал, должно быть, это выглядело причудливым танцем, но при каждом шаге он боялся, что тонкий слой не выдержит и предаст его бездне. Скорей бы уж возвращался Петр и живым и здоровым перевел его на другой берег.

* * *

Было уже около полудня, когда Вольфганг наконец встал и в сырых, холодных ботинках отправился к себе кафе. Ежась от холода, бежал он вприпрыжку по переулкам, успевая поглазеть на магазины. И внезапно остановился. В витрине сверкал и переливался рождественскими огнями гигантский скрипичный ключ. Вольфганг прижался носом к стеклу, увидел скрипки, альты и виолончели, а над ними, как ангелы Рождества, парили в воздухе блестящие колокольчики, трубы и литавры.

На высокой стеклянной двери золотыми буквами гордо значилось «Либерман и сын». Вольфганг вошел, не раздумывая. Огромный ковер сизого оттенка стлался под ногами, как тяжелый парус, но не заглушал скрип половиц. Пахло деревом и старой бумагой. Он нежно провел пальцами по зеркально-чистой полировке рояля, взял несколько аккордов. Невероятный тембр, звучный, чистый, объемный и в то же время мягкий. Небесный инструмент! Рай все-таки есть, подумал он, садясь на мягкую скамеечку и пробегаясь по клавишам. Его охватила волна довольства, добежала до пальцев и звуками выплеснулась в зал.

— Нравится вам наш «Бёзендорфер»?

«Нравится»! Какое мелкое выражение. Он невероятный, чудесный, божественный! В ответ Вольфганг отбарабанил несколько безумных стаккато и пробуравил взглядом рослого продавца. На лацкане у него блестел золотой значок с надписью «Ю. Либерман мл.».

— А поприличнее есть что-нибудь?

Ю. Либерман мл. возмущенно расправил плечи и попросил Вольфганга пройти за ним в глубь зала.

— Если хотите, могу показать вам прекрасный «Стейнвей», но у него и цена соответствующая.

— Сколько?

— Сорок тысяч, — ответил продавец и уставился на ботинки Вольфганга с присохшей к ним грязью.

— Ой-ой-ой, без малого четырнадцать тысяч двести девяносто сосисок! Этого надолго хватит.

— «Бёзендорфер» обойдется вам в двадцать восемь, — отозвался продавец и встал так, что Вольфганг смотрел ему точно в ноздри.

— Так это же ровно десять тысяч! — просиял Вольфганг.

— Ручаюсь, что нет, у нас фиксированные цены.

— Сосисок! Ровно десять тысяч порций, — Вольфганг