Вы – несчастная любовь фюрера - Жан-Ноэль Оренго

свитой посещает Парижскую оперу. Он досконально изучил это здание. Знакомился с его планами и описанием, так что Опера в реальности только подтверждает его мечты самоучки. Архитектор знает, что вождь видит в этом строении образец, который нужно превзойти в проектах для Берлина и Нюрнберга. Гислеру это тоже известно, и он думает о Мюнхене, Линце и еще нескольких городах. Вождь знакомится с Триумфальной аркой, которую тоже разобрал по косточкам. В прошлом году к его пятидесятилетию архитектор подготовил макет его собственной триумфальной арки, такой, какую Гитлер неустанно рисует со времен своей мюнхенской молодости. Ее высота четыре метра. Под ней легко пройти. Это огромное чудовище. Вождь посещает Париж, его памятники, бульвары, Елисейские Поля. Вождя фотографируют. Его архитектор всегда рядом. Город не тронут. Вождь не пожалел Варшаву. Но Париж для него самый красивый город в мире, и он колеблется, стоит ли его разрушать. Он дает себе время подумать. Купол Дома инвалидов. Купол Пантеона. Он их очень любит, но, несомненно, придется их уничтожить.

23 апреля 1945 года. Министр и его ординарец прибывают в новую рейхсканцелярию, высящуюся среди фантастических развалин Берлина. Огромный Зал народа не был построен и навсегда останется макетом. Большая Триумфальная арка фюрера, его дворец, его министерства, проспект, на котором эти здания должны были образовать академическую перспективу, никогда не будут возведены. Как и комплекс в Нюрнберге или оперные и драматические театры в Линце и Мюнхене. Вместо них на Востоке соорудили некоторое количество особых, неописуемых построек, о которых, впрочем, нельзя упоминать.

Один знакомый гауляйтер сказал ему в прошлом году: «Главное, никогда не соглашайтесь посещать лагерь в Верхней Силезии… Никогда, ни на каких условиях… Там происходит такое, что я не имею права описывать… и что даже не смог бы описать…» Повторять дважды не понадобилось. Шпеер не пытался узнать больше.

Памятники и дома из гранита и мрамора, в свою очередь, остаются макетами, эскизами знаков в ландшафте эпохи, уже давно расшатанной умственно и физически. Стройный и зрелый сорокалетний архитектор делает про себя нелестные замечания по поводу потрепанного внешнего вида вождя, его большого носа в черных точках, ногтей, которые он прилюдно грызет, зеленоватой отекшей кожи. Уродство вождя почти невыносимо. Он робко задает себе вопрос, который прорежется в будущем, – тот, что мы все задаем себе, но не имевший никакого смысла до 1945 года: как он мог подпасть под очарование этого человека? Их отношения длятся уже двенадцать лет. У них есть общие воспоминания. Последнее приятное – возможно, тот самый визит в Париж в июне 1940 года.

Министр воспринимает все не так, как кинематографист. Он наверняка не владеет приемом параллельного монтажа, стыкующим чередующиеся планы разных моментов своего существования, чтобы с помощью памяти объединить их в уникальный фильм. Он не гений монтажа, как его подруга Лени Рифеншталь. Он даже не гений архитектуры, как утверждал вождь. Он гений организации и импровизации, художник при власти, и это признают все, даже американцы и англичане, отмечающие это в прессе. Статьи добираются сюда, в Германию, и он с гордостью дает читать их вождю. Там его считают особым руководителем агонизирующего Третьего рейха. Техническим менеджером, аморальным конечно, раз он поставил свой талант на службу сборищу животных, однако неординарным менеджером, тем, кто завтра заставит всюду, при любом режиме, признать себя образцом человека полезного, воспитанного, эффективного и решительного, умеющего работать с документами, не завязнув в них, виртуозно манипулирующего цифрами и человеческими ресурсами.

Еще не все потеряно, убеждает он себя. Он сможет играть важную роль при американцах и британцах в побежденной Германии. Его компетентность в сфере промышленности и гражданского строительства может оказаться полезной в ходе восстановления страны.

Партия, которую он сейчас разыгрывает, опаснее всех прежних, а одолевающие его чувства располагаются в диапазоне от хладнокровного расчета до самых неожиданных импульсов. У него множество противников. Фюрер, редкие из еще остающихся членов ближнего круга, приближающиеся советские войска, – и он сам вместе со своими правдами и ложью.

Он не гений монтажа, как его подруга Лени Рифеншталь, но в этот день срабатывает цепь тайных пересечений: визит в Париж в 1940 году, выстоявшие и утраченные строения, макеты Берлина будущего, посещение Берлина, лежащего в руинах, параллельный монтаж свергнутого мира и мира, спланированного на бумаге, сладких снов и кошмаров, мира бинарного, простого и черно-белого, добра и зла, выживания и стыда, настоящего и прошлого, ужаса и фантазий. Шпеер испытывает неудержимую потребность снова увидеть вождя. Он входит в пробитую снарядами рейхсканцелярию и направляется в бункер.

28 июня 1940 года. Утреннее посещение Парижа продлилось два часа. Вечером вождь принимает своего архитектора «с глазу на глаз» и заявляет: «Подготовьте указ, которым я объявлю полную реконструкцию всех сооружений в Берлине… Париж красив, правда? Но Берлин должен стать гораздо красивее! В прошлом я часто задавался вопросом, не надо ли разрушить Париж. Но когда мы завершим реконструкцию Берлина, Париж станет всего лишь его тенью. Ну, и зачем его уничтожать?»

34

1940 год

Архитектор не в восторге.

С 1 сентября 1939 года и вторжения армии в Польшу власть начинает ускользать от него. Шпеер все реже видит вождя. Он был одним из самых горячих сторонников войны. Одним из самых красноречивых в ближнем круге. Впервые он без колебаний ввязался в бой с бонзами, считающими, что рейх недостаточно готов. Геринг и Геббельс входят в их число, и архитектор не лишает себя удовольствия назвать их слабыми и недостойными вождя и его стратегического видения. Он повторяет всем, кто готов слушать, в частности собственному штабу архитекторов, инженеров и юристов, что власть и легкодоступные удовольствия расслабили их. «Как он изменился!» – восклицают его сотрудники и те члены ближнего круга, кто тоже поддерживает войну. Молодой архитектор знает, что победоносный рейх – это еще более роскошные здания, а значит, его гений и влияние расцветут еще ярче.

Но сейчас, когда война в Европе стала реальностью, он констатирует вторичность власти архитектуры. Чувствует себя бесполезным, лишенным возбуждающей активности. Невозможно все делать одновременно, разрушать и строить, даже если вождь именно этого хочет. Средства, вкладываемые в уничтожение противника, – это средства, которые отнимают у строительства проспекта чудес с его триумфальной аркой и Залом народа. Тем более один из чинов люфтваффе обратил его внимание на то, что впечатляющие размеры зала сделают его идеальной мишенью вражеской авиации. Геринг может сколько угодно бахвалиться, что на Берлин никогда не будут падать снаряды, но недавно англичане подвергли его, как и другие города рейха, бомбардировкам.