Не могу и не хочу - Лидия Дэвис

умирающего, что это приносит им какое-то утешение. Но когда он был жив, и мы сидели за столом или разговаривали и шутили в гостиной, рано или поздно он вставал и уходил к себе. И позже, когда он мыл посуду, он говорил: нет, ему не нужна помощь. Даже когда мы навещали его в хосписе, через час или два он просил нас уйти.

Наша мать обратилась к экстрасенсу — потом, когда их не стало, — чтобы узнать, нельзя ли вступить с ними в контакт. Не то чтобы она правда в это верила, но этого экстрасенса ей посоветовала подруга, и она решила, что это может быть занятно и почему бы не попробовать, так что они встретились, и она рассказала экстрасенсу разные вещи про них и попросила ее связаться с ними.

Экстрасенс сказала, что ей удалось установить контакт с обоими. Отец был приветлив и готов к сотрудничеству, хотя сказал мало, ничего личного, что-то вроде «У меня все нормально». Моя мать подумала, что после стольких трудов и хлопот ради одной-единственной встречи можно было бы добавить что-нибудь еще. Но сестра отказалась идти на контакт и вела себя грубо, заявила, что не имеет ни малейшего желания ввязываться в эту историю. Нас это очень заинтересовало, хотя мы и не очень-то поверили. Но экстрасенс, как нам показалось, поверила в то, что она услышала, и считала, что действительно общалась с мертвыми.

Два горя были разными. Когда мы горевали по нему, мы оплакивали смерть, которая пришла в свой срок, по законам природы. Когда мы горевали по ней, мы оплакивали смерть, которая наступила внезапно и слишком рано. Мы только-только начали регулярно переписываться — и больше эта переписка не продолжится. Она только-только начала работу над проектом, который много для нее значил. Она только что сняла дом поближе к нам, чтобы мы могли видеться чаще. В ее жизни начинался новый этап.

Вещи выглядят необычно, когда смотришь на них в окно поезда. От них не устаешь. Только что я видела островок не реке, маленький, поросший деревьями, и хотела рассмотреть его повнимательнее, потому что люблю острова, но стоило мне отвернуться на секунду, и он исчез. Теперь мы снова проезжаем лес. Лес закончился, я снова вижу реку и холмы вдалеке. То, что находится около путей, стремительно пролетает мимо, а то, что подальше, уплывает более медленно и размеренно, а то, что совсем вдали, стоит на месте, или, кажется, двигается вперед, потому что то, что посередине, уходит назад.

Но на самом деле, хотя то, что вдали, и кажется неподвижным или даже движущимся вперед, на самом деле оно очень медленно отодвигается назад. Вон те вершины деревьев на далеком холме долгое время, казалось, были вровень с нами, но когда я снова взглянула на них, они остались позади, хотя и не очень далеко.

После того, как он умер и она умерла, я постоянно обращала внимание на всякое: белая птица взлетела — и казалось, будто это что-то обозначает, или если белая птица опустилась на землю рядом со мной. Три вороны на одной ветке что-то означали. Через три дня после его смерти мне приснился сон про Елисейские поля, как будто он ушел туда, как будто он побыл с нами еще немного, три дня, паря над маминой гостиной, а потом отправился дальше, в Елисейские поля, или даже еще дальше, куда бы он там ни направлялся.

Я хотела верить в это и очень старалась поверить. В конце концов, мы не знаем, что происходит дальше. Так странно — узнаешь, только когда умрешь, если после смерти вообще будешь что-то знать. Но каков бы ни был ответ, ты не можешь рассказать об этом тем, кто еще жив. И пока не умрешь, не знаешь, продолжаем ли мы жить после смерти в какой-то иной форме или просто кончаемся.

Это похоже на историю, которую рассказала мне одна женщина в продуктовом. Мы обсуждали фразочки, которые любили употреблять наши матери — «каждому свое», или «это он не со зла». Она сказала, что ее мать была христианка, очень набожной, и что она верила в бессмертие души. А сама эта женщина не верила и часто по-доброму подтрунивала над матерью. И когда она так делала, мать добродушно улыбалась и говорила: когда мы обе умрем, кто-то из нас будет очень удивлен!

А вот наш отец верил, что все это были чисто физические вещи — душа, разум, чувства, что они происходили в теле, а точнее, в мозгу. Однажды он видел, как человеку размазало мозг по асфальту в автомобильной аварии. Он тогда остановил машину и вышел посмотреть. Моя сестра была еще совсем маленькая, и он велел ей подождать в машине. Когда тело перестает жить, все кончено, так он говорил. Но я не была уверена.

Однажды ночью, укладываясь спать, я испытала ужас — сон отогнала внезапная мысль: куда она сейчас направляется? Я очень остро почувствовала, что она прямо сейчас идет куда-то или уже ушла, что она не просто перестала существовать. Что она, как и он, побыла с нами какое-то время и вот теперь уходит — может быть, под землю, но одновременно еще и куда-то вдаль, вроде как в открытое море.

Вначале, пока она была еще жива, но умирала, я все время думала о том, что с ней происходило. Я немногое об этом знала. Говорили, что, по словам врачей, рефлексы у нее стали хуже: когда ее кололи булавкой или щипали, она подавалась ближе вместо того, чтобы отдернуться. А я думала, это значило, что ее тело хотело почувствовать боль, что она хотела что-то почувствовать. Я думала, это значит, что она не хочет умирать.

И еще был этот заторможенный, мрачный сон, который приснился мне дней через пять после ее смерти. Может быть, он снился мне в то самое время, когда проходили похороны, или сразу после них. Во сне я спускалась по какой-то арене с одного уровня на другой, уровни были шире и выше, чем обычные ступеньки, а в самом низу меня ждала просторная, богато украшенная комната или зала с высоким потолком — помню впечатление от темной мебели, роскошных украшений, как будто это помещение предназначалось для какой-то церемонии, а не для повседневного использования. Я несла перед собой маленькую лампу, ручка крепко держалась у меня на большом пальце, а впереди горел маленький огонек. Это был единственный источник света в громадном помещении, огонек мигал и колебался и