Голубое марево - Мухтар Муханович Магауин

в жизни единственное — Любовь!.. Он сказал, что или отыщет красивую девушку, которая его полюбит, или умрет. И он не будет ждать рассвета, чтобы осуществить идею, которая его осенила. Весь город, сказал он, сейчас на улицах, вся молодежь. На площади Цветов горит огромная елка, и вокруг нее танцуют девушки, столько девушек!.. А в парке — скульптуры изо льда и снега: голова облаченного в шлем богатыря, свирепо разинувший пасть медведь… И нет счета девушкам, которые скатываются по ледяной горке, выскальзывая из богатырского рта или медвежьего чрева!.. Он, Кенжек, отправится и туда, и сюда, и еще неизвестно куда, только бы найти ее — самую красивую, самую добрую, самую умную, познакомиться с нею. Он посвятит ей остаток своей жизни. Кто желает удачи Кенжеку, кто хочет, чтобы бедный, обделенный счастьем Кенжек обнял, наконец, свою любимую, должен выпить эту стопочку, размером с наперсток… Спасибо!

Затем, сказав: «Простите меня, друзья», — он открыл заскрипевшую дверцу облупленного, пережившего не одно студенческое поколение шифоньера, стоящего сбоку от входа, и вытащил свое старенькое, потертое пальто. Но накинул его, не надевая на плечи, и как был, с непокрытой головой, устремился из комнаты. Едиге оставалось только последовать за ним. В коридоре Кенжек сорвал с себя пальто, набросил его на Едиге, обхватил друга за шею руками и горестно заплакал. Немного поплакав, а тем самым облегчив душу, он снова засобирался, заторопился идти выполнять задуманное. Настала для Едиге очередь обнимать, уговаривать… Ничего не помогало. Он просил, он упрашивал, он даже поцеловал Кенжека один раз в соленую от слез щеку… Наконец, он пообещал, что сам примется за дело и возьмет себе в помощь Гульшат. Они непременно найдут, как на базаре среди множества арбузов находят, пощелкивая по звонким бокам, самый спелый и сладкий — так они вдвоем непременно отыщут самую-самую лучшую девушку среди обитательниц общежития и познакомят с ней Кенжека. Только на этом они пришли к согласию и Кенжек отложил свой великий поход. Однако он, по-видимому, несколько ослаб за время разговора, потому что, проделав два-три нетвердых шага, покачнулся, его занесло в сторону и он очутился перед комнатой напротив. Не раздумывая долго, Кенжек толкнул дверь плечом, и она отворилась. Едиге, войдя в комнату следом за Кенжеком, увидел на столе граненый стакан, пустую бутылку, огрызок соленого огурца, ломоть серого хлеба и, наконец, хозяина комнаты — Ануара, храпящего на своей кровати, головой почему-то не на подушке, а на груде книг. Вторая кровать была свободна, Бердибек снова уехал к себе в аул. Кенжек, словно только теперь обнаружив то, что столь тщетно разыскивал, подошел к Бердибековой кровати и безмолвно рухнул в нее, свесив ноги над полом. Из попыток устроить его поудобнее ничего не получилось. Едиге махнул на них рукой, стащил с Кенжека ботинки, стянул пиджак, брюки, расслабил галстук. Ему даже удалось, переваливая Кенжека с бока на бок, вызволить из-под него одеяло и укрыть страдальца…

20

Когда Едиге вернулся, в комнате был мрак. Смутный силуэт Гульшат рисовался на желтоватом фоне окна, слабо подсвеченного снаружи.

— Лампочка перегорела. — Ее лицо расплывалось в темноте бледным пятном.

— Вот и прекрасно, — весело сказал Едиге. — Поняла, видно, что на сегодня исполнила все свои обязанности.

— Вы только вышли, как там, наверху, что-то щелкнуло и свет погас. — Она будто оправдывалась, до того виновато звучал ее голос. И было в его интонации еще что-то неясное, то ли робость, то ли страх.

— Ты испугалась, глупенькая?

— Нет, — сказала она. — А где Кенжек?..

— Спит. — Едиге подошел к ней. — Встань-ка боком… Вот так… — Он отступил шага на два к двери, любуясь. — Бесподобно… Подними чуть-чуть подбородок… Не так высоко… Эх, досада какая, взяла и все испортила!

— Скучно так стоять, — сказала она жалобно, совсем как маленькая девочка.

— Хочешь, расскажу тебе сказку?.. — Едиге вернулся к окну.

— Я устала. — Голос у нее был по-прежнему жалобный. — Я к себе пойду…

— Погоди немного… — Осторожно, словно касаясь хрупкой вещи, он погладил ее подбородок. — Моя!.. — Рука его, гладя, скользнула по щеке Гульшат, зарылась в волосах. Он притянул девушку к себе и стал целовать — подбородок, шею, лицо, повторяя: — Все это мое, мое!.. — Он шептал эти слова ей на ухо, как будто боялся, что кто-нибудь их услышит. И целовал — снова и снова, жадно, хмелея от восторга, теряя голову… Гульшат не противилась его ласкам, но принимала их как-то слишком покорно, без ответа… Подчинялась, как подчиняются обязанности, долгу.

Спустя немного времени она повторила:

— Я пойду…

— Пускай рассветет, — сказал он.

— Я устала.

— Давай посидим.

Они присели на койку.

Едиге чувствовал, между ними струится холодящий сквознячок. Они сидели рядом — чужие, незнакомые люди. Такого еще не случалось. Ему стало тоскливо, тревожно, сердце сжалось от какого-то горького предчувствия. Он обнял, обхватил ее обеими руками, прижал к себе — крепко, будто страшась, что сейчас она пропадет, растворится в воздухе, подобно зыбкому миражу. Она и на этот раз не противилась ему. Все тело у нее было мягкое, податливое, словно лишенное костей, и дрожало, как в ознобе.

Но вдруг она сделала попытку высвободиться из его объятий, отодвинуться, сесть подальше.

— Платье… — бормотала она. — Платье помнется…

— Тогда его лучше снять, — сказал он. Сказал — и сам испугался слов, которые непроизвольно у него вырвались. Гульшат на миг замерла, оцепенела, не веря своим ушам. И тут же рванулась, вскочила на ноги. Едиге поднялся вслед за нею.

— Я не смеюсь, — сказал он и обнял ее за плечи. Ему хотелось произнести что-нибудь вроде: «Прости за глупую шутку», но все вышло иначе. Рука его коснулась у нее на спине чего-то твердого — то ли какой-то застежки, то ли пуговки. Он догадался: это замок-молния, ее металлический язычок. Едиге потянул язычок вниз, и тот с коротким суховатым треском скользнул до самого пояса.

— О-о… — выдохнула она. Подобный звук издает человек, внезапно погружаясь в ледяную воду.

Не обращая внимания на слабое, робкое сопротивление, он сдергивал платье с ее плеч, уже наполовину обнаженных. Еще мгновение — и платье с шуршаньем и шелестом осело на пол.

— Переступи…

Она, словно в полусне, перешагнула через платье.

— Теперь приляг, укройся… Я сейчас…

«Слишком много выпили, — подумал он. — Слишком… — Он поднял с пола платье, отряхнул, расправил и аккуратно повесил на железную спинку кровати. — Когда перепьешь, так вот, наверное, все оно и случается».

— Я сейчас, — повторил он. «Вот как, оказывается, молоденькие девушки лишаются невинности», — сказал он себе. Только эта мысль стучала у него в мозгу. Других не возникало. Хотя голова была ясной и работала трезво, четко.

В боковом