Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

Одураченный Корнюхин уехал на своей длинной, несуразной машине ни с чем.

Однажды, сидя за обедом, мы услышали на улице какое-то странное гуденье и шипенье.

Выглянув в окно, я увидел Корнюхина на маленькой машине, которая хрипела и кашляла, будто с детства страдала катаром горла.

– А я, – сказал он, с деланой беззаботностью входя в комнату, – за вами, Вера Павловна. Не совершим ли мы маленькой увеселительной прогулочки? Место на автомобиле как раз для двух!

– Ваша машина, – возразил я, – хрипит как удавленник и имеет вид разъяренной керосиновой кухни. Я не могу позволить жене ехать на такой ненадежной штуке.

Корнюхин заморгал глазами и, вздохнув, ушел.

Некоторое время он не показывался.

Но однажды мы, сидя на веранде, услышали стук какой-то машины и легкий свист.

Я удивленно посмотрел на землю – она была пуста. В это время большая тень упала около веранды, и я увидел на небе Корнюхина, который, сидя на странном аппарате, похожем на стрекозу, радостно горланил во всю мочь легких:

– Здравствуйте! Я сейчас спущусь! Не желаете ли, Вера Павловна, сделать небольшую увеселительную прогулочку?

Его машина заинтриговала меня.

Когда он слез с нее, я, поколебавшись немного, сказал:

– Пожалуй, в самом деле, было бы превесело сделать втроем маленькую прогулку!

– Трем нельзя, – возразил Корнюхин угрюмо. – Аппарат поднимает только двух.

Жена посмотрела мне прямо в глаза и твердо сказала:

– Если ты и на этой штуке побоишься меня отпустить, то завтра же я сбегу от тебя совсем…

Так как жена не всегда лгала мне, – я испугался и стал раздумывать:

«Отпустить ее или нет?»

С одной стороны, машина казалась мне очень подозрительной, потому что представляла странное сочетание предыдущих неудачных попыток Корнюхина: внизу был приделан какой-то велосипед, а мотор пыхтел точно так же, как ранее виденный мной у Корнюхина автомобиль. С другой стороны – особенной опасности не было, потому что они могли полетать недалеко, не спускаясь на землю, а сам по себе аппарат был очень шаток и неустойчив.

– Лети! – согласился я. – Хватит ли только у вас пороху на двух? – спросил я потом, указывая на машину.

– То есть бензину? – спросил повеселевший Корнюхин. – Здесь еще есть ровно на сорок минут. За глаза хватит!

Они уселись на какие-то скамеечки и, послав мне воздушный поцелуй, плавно с разбега поднялись в воздух.

– Только недолго, – крикнул я. – Я подожду.

Они скоро скрылись с глаз, а я сел на стул и стал ждать. Ждал долго.

Нужно ли говорить, что эти негодяи вернулись через два часа!

Когда они подлетели, раскрасневшиеся, веселые, я сердито крикнул:

– Что за свинство! Где вы были так долго?

– В воздухе, – отвечала жена, сходя на землю. – Ах! Если б ты знал, как это очаровательно!

Я угрюмо посмотрел на ее красное лицо и сказал:

– А… отчего у тебя волосы растрепаны?

– Господи Боже ты мой! Очень просто – ветер!

Я перевел глаза на Корнюхина и подозрительно спросил:

– Кажется, перед полетом у вас галстук был завязан совсем иначе?!

– Совершенно верно, – хладнокровно улыбнулся Корнюхин. – Я его развязывал, чтобы, держа в руке, узнать направление ветра. Это обычный прием аэронавта.

– Вы… на землю не спускались?

– Конечно, нет!

Я задумался.

– Как же, если вы ни разу не спускались на землю – как у вас могло хватить бензину, когда у вас его было только на сорок минут, а вы были, по вашим же словам, в воздухе все сто двадцать минут?!

– Вы не знаете авиатики, – отвечал Корнюхин. – Это делается очень просто: когда мы взлетели, я переставил часы на восемьдесят минут назад. Таким образом, по моим часам бензин расходовался сорок минут.

– Ну то-то, – сказал я, успокоенный. – Пойдемте чай пить.

* * *

Несколько месяцев спустя у меня родился ребенок.

Недавно мы мирно сидели с женой и любовались на мальчика, который уже начал ходить.

Забавно переступая ножонками, он подошел к углу, где стоял мокрый после дождя, раскрытый для просушки зонтик, взял его за ручку, вскарабкался на стул, оттуда на стол и, подняв над головой, плавно спустился на нем, как на парашюте, на пол.

Я медленно встал и, нахмурив брови, посмотрел на растерявшуюся жену.

– Это… что… что… значит?

Жена упала передо мной на колени.

Склонила голову и молча заплакала.

Тихое помешательство

I

Мы сидели на скамье тихого бульвара.

– Жестокость – прирожденное свойство восточных народов, – сказал я.

– Вы правы, – кивнул головой Банкин. – Взять хотя бы бывшего персидского шаха. Это был ужасный человек!

И мы оба лениво замолчали.

Банкин сорвал травинку, закусив ее зубами, поморщился (травинка, очевидно, оказалась горькой), но сейчас же лицо его засветилось тихой радостью.

– Он сейчас уже, наверно, спит! – прошептал Банкин.

– Почему вы так думаете? – удивился я.

– Конечно! Он всегда спит в это время.

Последнее время Банкин казался человеком очень странным. Я внимательно посмотрел на него и осторожно спросил:

– Откуда же вам это известно?

– Мне? Господи!

И опять мы замолчали.

– Ему, очевидно, несладко живется… – зевая, промямлил я.

– Почему? С ним нянчатся все окружающие. Его так все любят!

– Не думаю, – возразил я. – После того, что он натворил… Банкин неожиданно выпрямился и в паническом ужасе схватил меня за плечи:

– Натво… рил?! Владычица небесная!.. Что же он… натворил? Когда?

– Будто вы не знаете?.. Сажал, кого попало, на кол, мучил, обманывал народ…

– Кто?!!

– Да шах же, Господи!

– Какой шах?

– Бывший. Персидский. О котором мы говорили!

– Разве мы говорили о шахе?

– Нет, мы говорили о ребятишках, – иронически усмехнулся я.

– Ну конечно, о ребятишках! Я о своем Петьке и говорил.

Банкин вынул часы, и опять лицо его засияло счастьем.

– Молочко пьет, – радостно засмеялся он. – Проснулся, вероятно, и говорит: «Мамоцка, дай маяцка!»

– Ну это, кажется, вы хватили… Сыну-то вашему всего-навсего два месяца… Неужели он уже говорит?

Я сам был виноват, что коснулся этого предмета. Разговор о Петьке начался у нас в восемь часов и кончился в половине двенадцатого.

– Видите ли, – начал просветленный Банкин, – он, правда, буквально этого не говорит, но он кричит: мм-ма! И мы уже знаем, что это значит: «Дорогая мамочка, я хочу еще молочка!» А вчера… Нет, вы не поверите!..

– Чему?

– Тому, что я вам расскажу. Да нет – вы не поверите…

Я дал слово, что поверю.

– Представьте себе: прихожу я… Позвольте… Когда это было? Ага! Вчера. Прихожу вчера я домой, а он у Зины на руках. Услышал шум шагов и – ха-ха! оборачивается и – ха-ха!.. ха-ха-ха!.. оборачивается и говорит: «Лю!»

– Ну?

– Говорит: «Лю!» Каков каналья?

– Ну?

– Ха-ха! «Лю!» – говорит.

– Что