Сердце женщины - Мухаммед Паруси Матви

позвать. Впрочем, не беда — главное торжество состоится, когда омда фактически вступит во владение землей, и вы можете заранее считать себя приглашенным. Я-то был уверен, что телефонист лжет, они и не собирались меня приглашать, просто он хотел мне польстить. Но я изобразил великую радость и поздравил омду; всякая его победа, заявил я, это наша общая победа. Чья — наша, я, честно говоря, и не ведал. Встав поцеловать омду, я увидел свое отражение в большом зеркале. Лицо, сияющее от счастья, показалось мне чужим, принадлежащим какому-то другому, живущему во мне человеку. Я и слыхом не слыхал об этой истории с землей, но радость, которую мне пришлось изобразить, вывела меня из апатии. Я даже усмотрел в таком известии добрый знак. То, что у омды отобрали землю, а теперь вернули, существенно не столько для него самого, сколько для его сыновей. А вот у меня, лишив должности, отняли мою честь и будущее моих детей. Да и сам я, с тех пор как лишился права преподавать в школе, стал похож на бесплодную пальму или обессилевшего старика. Потому-то слова телефониста отозвались во мне отрадным предчувствием. Если омда получит назад свою землю, может, и ко мне вернутся честь и должность. Это лишь вопрос времени.

После поздравлений воцарилось молчание. Принесли чай. Я поднялся с места — разлить его из чайника по чашкам. Омда достал из кармана пачку сигарет какой-то неведомой марки. Я быстро сходил в спальню, принес свои сигареты, стал угощать его, он — меня. Он, настаивал я, мой гость, а он твердил: мы, мол, друзья, а меж друзьями какие же церемонии. За чаем и сигаретами я почувствовал, как ко мне возвращается деловая хватка; надо бы, думал я, узнать, какое у него ко мне дело.

— Надеюсь, не случилось ничего дурного…

— Бог даст, обойдется, — ответил телефонист.

Омда откашлялся и сплюнул в надушенный платок. Огляделся по сторонам. Я встал и закрыл обе двери: внутреннюю, ведущую в глубь дома, и наружную, выходящую на улицу. Снова сел — теперь прямо напротив омды. Он стал говорить. Я слушал. Телефонист время от времени дополнял рассказ омды и пояснял непонятные для меня места, постоянно напоминая тем самым о своем присутствии. Выслушав всю историю, я нашел ситуацию весьма сложной. Обычные пути, к которым я прибегал, обделывая свои дела, здесь, пожалуй, не подойдут. Омда не хочет, чтобы сын его шел в армию. Почему — его дело. В душу человеку не влезешь, будь он даже твой брат. Каждый из нас — кладезь тайн. Способ, который я обычно предлагаю в таких случаях, прост: заинтересованное лицо разводится с женой, и сын становится таким образом единственным кормильцем матери. Я очень удивился, когда омда решительно отверг это предложение. Последняя жена родила ему лишь одного сына, и мой способ вполне годится. Но омда замахал руками и заявил:

— Нет, об этом нечего и думать.

Я раскрыл было рот. Но омда прервал меня и сказал, что не стоит тратить время и силы на обсуждение заведомо неприемлемого предложения, лучше поискать какой-то другой выход. Я задумался. Сидящий передо мной человек как-никак был омдой, а это значило, что всякие уловки прежних времен, вроде отрубания пальца или выкалывания глаз, не пройдут. Что же делать? Мне не хотелось лишать его надежды, и я попросил время на размышление. Омда очень спешил. У меня создалось впечатление, что он вот-вот схватит меня за горло и не отпустит, пока я не отыщу выход. Я дал ему понять, что действую не один и должен кое с кем посоветоваться. Расходы, уверил он, его не пугают, он достаточно богат. Все состоятельные люди так говорят, а когда приходит время платить, трясутся над каждым миллимом. Дело, повторил я, очень сложное и сопряжено с большим риском. Он сказал, что надеется на меня. И уже на пороге, оглядевшись по сторонам, напомнил: следует соблюдать величайшую осторожность — мало ли что, даже самому хитроумному человеку трудно предусмотреть все опасности в подобной игре.

Омда с телефонистом уехали, а я остался обдумывать ситуацию. Полагаю, омда уже рассказал вам причину моего увольнения. Спасибо, что избавил меня от неприятной обязанности. Я до сих пор с болью вспоминаю эту историю, камнем легла она на сердце, и что бы я ни делал, чем бы ни занимался, ни в чем не нахожу успокоения. Я был учителем — каких тысячи и тысячи на египетской земле. Сегодня мои бывшие ученики, встретив меня на улице, отворачиваются. А началось все вот с чего. Есть у меня сестра. Муж ее умер, и осталась она молодой вдовой с сыном, а я — ее единственный родственник. Унаследовала она от мужа пять федданов земли, да забот от них было больше, чем доходу: из-за них-то она и не решалась выйти замуж во второй раз. Любого, кто сватался к ней, мы подозревали — а ну как он положил глаз на ее землю. Так она вдовствовала, а время шло. Глядь, ее сын достиг уже призывного возраста. По закону его как единственного кормильца матери-вдовы должны были освободить от военной службы. Но, сказали ему в маркязе, для получения свидетельства об отношении к воинской повинности нужно ехать в Александрию. Вы будете смеяться, узнав, что меня дернула нелегкая самому отправиться в Александрию. Это был самый злополучный день в моей жизни. Как сейчас помню, дело было зимой, в декабре. В деревне стоял такой холод, что стыли пальцы, но в Александрии погода была — одно удовольствие. Дело, по которому я приехал, не вызывало вроде бы никаких сомнений, однако началась казенная волокита и ей не видно было конца. Я познакомился с офицером из соседней с нами деревни, на погоне у него был орел{15}. Он рассказал, что пошел в армию добровольцем и выбился из солдат в офицеры. Феллах своего брата-феллаха всегда учует. Этот офицер услышал, как я разговаривал с кем-то на пороге его кабинета, подошел и спросил, откуда я, из какой деревни. Как только, говорит, заслышал твою речь, сразу вспомнил поля, и сакию, и плуг, и все такое. Познакомились мы. Повел он меня к себе домой. Помог решить мое дело и стребовал за это пять фунтов. Ему, поклялся он, из этих денег не достанется ни миллима, все раздаст другим людям. Я провел в его доме два дня и вернулся в деревню с племянником, а у того на руках было желанное свидетельство. На прощание офицер сказал мне: и дом его, и кабинет открыты для меня в любое время, и если потребуется