Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

– Мебели у нас еще нет, мама. Мы еще не успели ее купить.

– Не торопитесь. У меня для вас будет прекрасная меблированная комната. Скажу вам: там очень уютно. Деньги, конечно, лучше, чем мебель. Надеюсь, у вас много денег.

– Откуда же? – ворчит Пиннеберг. – Откуда нам взять деньги? Кстати, сколько платит Мандель?

– Какой Мандель?

– Ну, универмаг Манделя, где я буду работать.

– Я написала про Манделя? Я уже и не помню. Ты должен сегодня вечером поговорить с Яхманом. Он все знает.

– Яхман?

– Так, берем машину. У меня сегодня вечером небольшая вечеринка, я не хочу опаздывать. Ганс, сбегай-ка к стойке багажного отделения. И пусть пришлют не раньше одиннадцати – я не люблю, когда мне трезвонят с утра.

Две фрау Пиннеберг остаются на мгновение одни.

– Вы любите долго спать, мама? – спрашивает Ягненок.

– Конечно. А ты разве нет? Каждый разумный человек любит долго спать. Надеюсь, ты не будешь шаркать по квартире уже в восемь утра.

– Конечно, я тоже люблю долго спать. Но мальчику нужно вовремя идти на работу.

– Мальчику? Какому мальчику? Ах да, этому мальчику. Ты называешь его мальчиком? Я зову его Ганс. На самом деле его зовут Иоганнес, это еще старый Пиннеберг так хотел, такой уж он был. Тебе не нужно рано вставать, Ягненок! Это просто мужские предрассудки. Они вполне могут сами сварить себе кофе и намазать бутерброды. Скажи ему только, чтобы он был немного потише. Раньше он всегда был ужасно бесцеремонным.

– Со мной никогда! – решительно говорит Ягненок. – Со мной он всегда самый внимательный человек на свете.

– Как долго вы женаты? Ну так и говорить не о чем, Ягненок. Ах, что там, Ягненок, мне нужно подумать, как тебя называть. Все готово, сынок? Значит, берем такси!

– Шпенерштрассе, девяносто два, – говорит Пиннеберг шоферу. И когда они садятся: – Ты сегодня устраиваешь вечеринку, мама? Надеюсь, не?.. – Он замолкает.

– Ну а что? – подбадривает мама. – Ты стесняешься? Ты хотел сказать «в нашу честь», не правда ли? Нет, сынок, во-первых, у меня нет денег на такое, а во-вторых, это вовсе не вечеринка, а обыкновенный ужин. Просто ужин!

– Ты больше не ходишь по вечерам?.. – Но Пиннеберг снова не договаривает.

– О боже, Ягненок! – восклицает его мать в отчаянии. – Ну откуда у меня такой сын? Он снова стесняется. Он хочет спросить меня, не хожу ли я больше в бар. Когда мне будет восемьдесят, он все равно будет спрашивать меня об этом. Нет, сынок, уже много лет как нет. Он же тебе, наверное, уже рассказал, что я работаю в баре и что я барменша? Разве не рассказал? Говори уже!

– Да, он что-то такое говорил… – колеблется Ягненок.

– Вот видишь! – говорит мама Пиннеберга с триумфом. – Знаешь, мой сын Ганс всю свою жизнь ходит и упивается порочностью своей матери, да и других потчует. Он гордится своим горем. Он был бы совершенно счастлив в собственном несчастье, если бы и сам был рожден вне брака. Но тебе не повезло, сынок, ты законный сын своего отца, а я, дура, была верна старому Пиннебергу.

– Ну, подожди-ка, мама! – протестует Пиннеберг.

«О боже, как это прекрасно, – думает Ягненок. – Все гораздо лучше, чем я думала. Она вовсе не такая плохая».

– Так что слушай, Ягненок, – ох, если бы я только могла придумать для тебя другое имя, – с баром было совсем иначе. Во-первых, это было как минимум десять лет назад, а во-вторых, это был очень большой бар с четырьмя или пятью официантками и барменом. И поскольку они всегда мухлевали с напитками и неправильно все пробивали, а в бутылках к утру недоставало алкоголя, я взялась за эту работу из любезности к владельцу. Я была своего рода надзирательницей, для представительности…

– Но, мальчик, как ты мог тогда…

– Сейчас я тебе скажу, как он мог. Он однажды подглядывал у входа через занавеску…

– Я вовсе не подглядывал!

– Да подглядывал ты, Ганс, не ври. И конечно, я иногда выпивала бокал шампанского с гостями, которых знала…

– Шнапса, – мрачно говорит Пиннеберг.

– Ликер я тоже иногда пью. Твоя жена тоже будет пить.

– Моя жена вообще не пьет алкоголь.

– Умная ты, Ягненок. Кожа не будет такой дряблой. И для желудка это тоже полезно. А от ликера я поправляюсь – просто ужас!

– А что за деловой ужин у тебя сегодня? – спрашивает Пиннеберг.

– Посмотри на него, Ягненок. Допрашивает меня прямо как следователь! Таким он был уже в пятнадцать лет. «С каким это господином ты пила кофе? В пепельнице лежал окурок». Мой сын…

– Но ты сама начала говорить про ужин, мама.

– Разве? А теперь я больше не хочу больше говорить об этом. Когда я вижу твою мину, у меня вообще все желание пропадает. В любом случае вы двое можете не приходить.

– Но что случилось? – спрашивает Ягненок в недоумении. – Мы ведь только что все были такими веселыми.

– Все время этот мальчишка начинает с этой отвратительной истории про бар, – говорит мать Пиннеберга в гневе. – Это продолжается из года в год.

– Позволь! Я не начинал. Это ты начала, – сердито отвечает Пиннеберг.

Ягненок смотрит то на нее, то на него. Она никогда раньше не слышала, чтобы ее мальчик разговаривал таким тоном.

– А кто такой Яхман? – спрашивает Пиннеберг, не обращая внимания на все эти выпады, и его голос звучит совсем не дружелюбно.

– Яхман? – спрашивает Миа Пиннеберг, и ее бледные глаза опасно сверкают. – Яхман – это мой нынешний любовник, с которым я сплю. Он тебе заместо отца, сыночек Ганс, и перед ним ты должен благоговеть. – Она тяжело вздыхает. – О боже, вот и гастроном! Стоп, шофер, остановитесь!

И она выскакивает из машины.

– Видишь, Ягненок, – говорит Иоганнес Пиннеберг с глубоким удовлетворением. – Это моя мама. Я хотел показать тебе ее во всей красе, и она сразу предоставила мне такую возможность. Вот какая она.

– Как ты мог так поступить, мальчик! – говорит Ягненок и впервые действительно сердится на него.

Настоящая французская княжеская кровать, но она слишком дорогая. Яхман не знает ни о какой должности, а Ягненок учится просить.

Фрау Пиннеберг открыла дверь одной из комнат и торжествующе объявила:

– Итак, это ваша комната…

Она включила свет, и красноватое свечение лампы смешалось с лучами убывающего сентябрьского дня. Она говорила о роскоши. Это действительно было по-княжески! На возвышении стояла кровать, широкая кровать, из позолоченного дерева с ажурной резьбой. Красные шелковые стеганые одеяла, какие-то белые меха у