Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

за городом? Ещё лучше: Маша будет стоять возле ворот дома в Сестрорецке, и поэтому она советует заранее, как можно быстрее, собрать Петькины вещи. Нет, к сожалению, она уже в дороге. Нет, задерживаться не собирается. Да, было бы хорошо, если бы её и Петьку завтра избавили от долгих прощаний и бессмысленных разговоров.

Глава 3

Во время резкого торможения напротив пешеходного перехода телефонная трубка соскользнула с пассажирского сиденья. В Химках, заехав в случайный карман на Ленинградском шоссе, Маша остановила автомобиль и подобрала телефон.

Она отыскала номер, который могла бы набрать и безо всякой записной книжки.

Ответили не сразу. Маше пришлось выдержать несколько длинных, очень длинных гудков.

– Слушаю, – раздалось из динамика.

Казалось, человека на том конце оторвали от какого-то важного дела, и он поднял трубку из чистого снисхождения к звонящему. Но Маша знала, что дело обстоит совсем не так.

– Папа, это я. Когда ты уже запомнишь мой номер?

Отец засмеялся. Голос его сразу же стал близким и тёплым.

– Номер твой у меня записан, – сообщил отец. – Прямо в телефоне. Даже дважды.

Было слышно, как папа, прикрыв рукой микрофон, говорит кому-то: «Это моя Маша». И потом, через секунду: «Что? Обязательно передам»

– Наталья привет тебе передаёт. – Отец вдруг заволновался. – У тебя всё в порядке?

– Всё в порядке, пап, – сказала Маша. – Я в Питер еду. За Петькой.

– Да? – обрадовался отец. – Скажи дату, я тебя встречу.

– Прямо сейчас. Буду завтра утром. На один день.

– Не понял. – Голос отца дрогнул. – Прямо сейчас? Что ж ты не предупредила…

– Да всё как-то… – Она подбирала нужное слово. – Как-то всё внезапно.

Отец молчал.

– Заряднов Петьку не вернул после каникул. – Она уже почти оправдывалась. – Вот, собралась и поехала.

– Внезапно у неё… – Отец сердился. – Маша! Почему ты приезжаешь каждый раз, когда я отбываю в командировку? У меня ночью самолёт. Вот и сумку уже собрал.

– Самолёт! – восхищённо сказала Маша. – Куда на сей раз?

– В Барнаул. В царство снега и льда. Но если б я знал…

– Хорошей поездки, пап. – Её радость сменилась гулкой пустотой. – Ты у меня всегда на коне. Всегда нарасхват.

– Да уж… – сухо сказал отец. – Где остановишься? Можно у нас, я скажу Наталье, она тебе постелит…

– Пап, – Маша уже взяла себя в руки, – я лучше переночую… Ты знаешь где.

– На даче в Репино, конечно? – Отец кашлянул. – Кстати, мы в прошлом году отвезли туда два старых обогревателя и одно электрическое одеяло. Они, наверное, всё ещё лежат в кладовке, рядом с душевой.

Маша улыбнулась: отец так же, как и раньше, умел читать мысли своей младшей дочери на расстоянии. Ничего не изменилось.

– Добро, – ответил отец на её молчание. – Про одеяло не забудь.

Папа говорил ещё что-то, в его тембре снова появились официальные нотки, но Маша уже знала, что всё это видимость. Профессор Иртышов не любил показывать свою досаду, не хотел, чтобы Маша догадалась, как сильно он расстроен.

Когда разговор был уже окончен и трубка снова лежала на пассажирском сиденье, Маша подумала про себя: вот балда! Хотела как лучше – а в итоге огорчила папу, и без того вечно печального. Скоро он поедет в Пулково, войдёт в самолёт, забросит сумку на полку для багажа, пристегнёт ремень… Сколько длится перелёт в Сибирь – три, четыре часа? Так вот, папа теперь целых четыре часа, уцепившись за подлокотники самолётного кресла, будет крутить одну и ту же мысль, что могли бы увидеться с дочкой, да не увиделись. Теперь вся надежда была только на Наталью. Может, ей удастся как-нибудь его развеселить.

Отец ушёл из семьи, когда Алле было уже восемь лет, а Маше только-только исполнилось шесть. Папа приходил в гости к девочкам каждое воскресенье. Когда Ираида Михайловна встречала отца на пороге, лицо у неё становилось узким, рот выгибался скобочкой. Мама красилась перед каждым приходом бывшего мужа, рисовала себе яркие брови и губы, хотя раньше с такими губами она ходила только в гости или в кино. Работу мама давно бросила: что-то у неё там не заладилось.

Ираида Михайловна часто повторяла, что, когда она была маленькая, её воспитывали как принцессу, а досталась она всего лишь доценту Иртышову (папа тогда ещё не дослужился до профессора). Мама называла отца худой овцой на семейном древе, и маленькая Маша представляла себе новогоднюю ёлку, на которой висит затёртая и никому не нужная игрушка, старая овечка, это и был папа. Заступаться за папу девочки не решались: мать сразу назвала бы их предательницами.

Отец всю жизнь преподавал на кафедре анатомии. Когда Алька поступала в институт, он уже два года руководил кафедрой, но до этого, лет восемнадцать или более того, папа застрял на должности доцента и выше никак не взлетал. Все эти годы доцент Иртышов жил, словно его подтачивал невидимый червячок. А иначе – чем можно было объяснить выражение папиного лица, когда он оставался один? Его позу, когда никто на него не смотрел? Маша, может быть, единственная из всей семьи, замечала, как он спешит спрятаться от общения с близкими в дедушкином кабинете. Ему обязательно требовался отдых – после работы, после обеда, после прогулки. Это было правилом, которое не обсуждалось, но, когда отец ушёл из семьи, мама стала называть его «лодырем» и «бревном».

Бывают такие люди, в которых с самого рождения заложено мало жизненных сил. Они как машина-малолитражка. К старости отец, наверное, и сам это про себя понял. Но по молодости он отчаянно пытался доказать себе и окружающим обратное. Папа занимался лёгкой атлетикой, ходил в походы. Спорт он бросил, когда хирурги нашли у него паховую грыжу, а во время одного байдарочного сплава у отца внезапно случилась почечная колика, и его госпитализировали по санавиации.

С тех пор отец слегка охладел к туризму и спорту, перейдя на эксперименты романтические. Женщин у него всегда было много, и Маша, пожалуй, не удивилась бы, если рано или поздно в их с Алькой жизни объявились бы младшие (или старшие) братья и сёстры. Доцент Иртышов был очарователен в своей рассеянности и беспомощности, он покорял прекрасный пол усталым взглядом и неожиданными всплесками чувства юмора; шутить отец умел, и за словом в карман не лез.

Наверное, новая отцовская жена, которую звали Натальей, потому и победила в неравной схватке за доцента Иртышова, что смогла понять и принять все его чудачества – и молчанки, и долгий послеобеденный сон, и приключения на стороне. Наталью ничуть не раздражало ни папино презрение к