Мальчик - Фернандо Арамбуру

анализы и назначит новые обследования, из-за чего пребывание в больничной палате затянется еще на непредсказуемое время. Нынешние ходунки тогда еще редко использовались, а Никасио смертельно ненавидел как любые трости, так и костыли. Послушай, а вдруг ты опять упадешь, что тогда? В тот раз я упал по неосторожности, больше ничего подобного со мной не случится.

Инструктор-реабилитолог привязывал ему к щиколоткам наполненные песком утяжелители и заставлял по очереди поднимать ноги. Поначалу в паху той ноги, которую сам Никасио называл плохой, он чувствовал судороги, а иногда – острую боль, такую острую, что у него глаза на лоб лезли. Ну же, сеньор Никасио, потерпите, не распускайтесь. Распускаться? Чтобы я распускался? Это не про меня. Как только выберусь из вашего застенка, пешком поднимусь на кладбище. И что вы там, позвольте вас спросить, забыли? А это уж мое дело. Просто мне нравится гулять пешком. Ну, прогулки – как раз то, что вам надо. Вы ведь слышали, что сказал доктор. Главное – побольше двигаться.

В тот день Мариахе, придя в больницу, застала его в хорошем настроении. И было чему радоваться. В пятницу меня отпустят. Мариахе пообещала, что Хосе Мигель приедет за ним на машине, отвезет в Ортуэлью и поможет подняться домой по лестнице. Но только после обеда, так как на этой неделе он работает в утреннюю смену. Никасио это совсем не огорчило. Я уже и без того достаточно намучился, чтобы переживать еще из-за лишних трат на такси.

Отец с дочерью какое-то время походили взад-вперед по больничному коридору. Он крепко цеплялся за ее локоть, а в другой руке держал трость, которую уже успел люто возненавидеть. Никасио то и дело повторял, что с каждым днем чувствует себя все уверенней, однако сейчас они из осторожности двигались очень медленно, даже чересчур медленно. А тебе понравился шоколад, который я тебе принесла? Лучше принеси мне вместо шоколада внучку. Скажешь тоже… Но ты ведь сама говорила, что вы пытаетесь… Мариахе попросила отца оставить эту тему, так как не видела тут повода для шуток, а уж если и появится что-то новое, он, разумеется, узнает обо всем первым. Раньше твоего мужа? Ну, во всяком случае, в тот же день.

Они заговорили о чем-то другом, продолжая бродить по коридору. Мариахе была женщиной невысокой, доставала отцу до подбородка, хотя его тоже никто не назвал бы великаном. Он то и дело поворачивался к ней и наклонял голову, чтобы их разговора не слышали ни медсестры, ни посетители, с которыми они то и дело сталкивались. И вдруг Никасио выпалил: но ведь тебе еще вон сколько лет осталось до сорока. Ты это к чему? К тому, что не вижу причины, которая могла бы помешать тебе снова стать матерью. Мариахе напряглась и смутилась, а потому предложила отцу вернуться в палату. Когда они уже стояли перед дверью, Никасио завел ту же пластинку – он просто не мог или не захотел смолчать. Мой зять Хосе Мигель – это гора мускулов, но сдается мне, что у него больше не осталось пороха в пороховницах, того самого пороха, который нужен, чтобы произвести потомство. Передай мужу, что, если ему нужна помощь или добрый совет, пусть заглянет ко мне.

Мариахе открыла дверь, не сказав ни слова, будто ничего не слышала.

Никасио считал себя почти здоровым – да так оно в целом и было. Регулярные визиты к врачу свидетельствовали, что состояние его постепенно улучшается. Доктор так и сказал: у вас, дорогой мой, кости как у мальчишки. Но старик, если честно, порой все еще чувствовал легкую боль в паху с плохой стороны, но никому в этом не признавался.

Не обращая внимания на увещевания дочери, в четверг, через две недели после выписки из больницы, Никасио решил возобновить свои пешие прогулки и подняться на кладбище. Ради Нуко я готов на все. К несчастью, погода была сырая. И разумнее было отложить визит к колумбарию до следующего дня. Но он все равно время от времени выглядывал в окно, проверяя, не начало ли небо светлеть. Проходили минуты, проходили часы, но оно по-прежнему было затянуто низкими и неподвижными тучами уныло-серого цвета, а на крыши Ортуэльи сыпал мелкий дождик, хотя казалось, что он не столько падает вниз, сколько висит в воздухе.

Ближе к полудню, почувствовав внезапный прилив отваги, Никасио чертыхнулся, словно давая себе приказ идти в атаку, схватил зонт, а также проклятую трость и вышел из дому. Кто-то из знакомых, заметив старика на дороге, остановил машину и подбросил его прямо до ворот кладбища. Что, Никасио, решил навестить внука? Да, наконец все-таки собрался, а то ведь уже черт знает сколько времени его не видал. А бедро? Бедро на прежнем месте. Вот оно.

У колумбария никого не было. Но ниши показались ему слишком запущенными и неухоженными. Ну вот, не успеем оглянуться, как все здесь придет в полный упадок. Старик ворчал, стоя под зонтом, и объяснял внуку, почему так долго не приходил, после чего носовым платком, а затем и прямо рукавом плаща попытался протереть стекло, закрывавшее нишу. Твои родители все еще стараются изготовить тебе замену, так сказать Нуко Второго, но ты не волнуйся, пока у них с этим делом ничего не получается, да и не получится, думаю.

Наконечником трости (ага, значит, все-таки и эта дьявольская штукенция может на что-то сгодиться!) Никасио прочистил паз между двумя нишами в верхнем ярусе. Оттуда вылез комок пыли и черного мха. Ну да, конечно, не сегодня завтра этот колумбарий развалится, а бедные детки, которые еще и года здесь не пролежали, окажутся на земле. Он считал, что в его плачевном состоянии виноваты и плохая погода, и мэрия, тамошним чиновникам следовало бы в самое ближайшее время прислать сюда рабочего с мешком цемента и банкой краски.

Так вот, как я уже сказал, у твоих родителей, не знаю почему, с их планами ничего не выходит. Думаешь, это меня огорчает? Ничуть. Слышишь? Ничуть не огорчает. Твои мать с отцом вот уже несколько месяцев, как изо всех сил стараются – и пусть их стараются – заделать младенца тебе на замену. Но ты не переживай, у тебя есть дед, который всегда о тебе позаботится. А на них я все равно что порчу навел, и ничего у них не выйдет, сколько бы ни усердствовали.

Бедный мой отец! Простите, я, как только вспомню про него, опять нюни распускаю. И ничего не могу с собой поделать.