Тата - Валери Перрен

он меня поцелует? Если да, в какой момент? Он и мизинцем не шевельнул. Тогда я сконцентрировала все внимание на Даниэле Отее, он и сегодня мой любимый артист (после экс-мужа, конечно!). «Ледяное сердце» – великолепная картина о неспособности любить. Из зала мы выходили молча и долго шли куда глаза глядят, остановились на светофоре – горел красный, и Пьер сказал едва слышно:

– Невозможно упустить любовь всей жизни.

Я ответила:

– Согласна…

Зажегся зеленый свет, но мы не перешли: Пьер поцеловал меня…

* * *

Я снова проверяю сообщения. Ничего от Пьера. Зачем бы он стал звонить? Зато Льес предлагает выпить кофе в «Маленьком баре».

Нужно найти фамилию Бланш и отца, которого она называет родителем, этого Судоро. Если он все еще жив. В записи 2003 года Колетт дает понять, что жив, но с тех пор прошло семь лет. Придется подключить к поиску Натали, чтобы она покопалась в архивах своей газеты.

30

1960

Поезд втягивается в здание вокзала в Лионе. Эжени де Сенешаль спускается на перрон, крепко сжимая ладошку Жана. Следом идет Жоржетта с Даниэль на руках. Толпа пугает женщину, она затравленно пялится на людей. От этого Жана вечно одни проблемы. Лучше бы она осталась в замке и начищала медные кастрюли.

Жоржетта впервые ехала поездом. Она никогда не видела других городов, кроме Гёньона, Дигуэна и Монсо-ле-Мин, что в двадцати километрах от ее родной деревни. Дальше она и не забиралась.

Они садятся в такси и направляются в Высшую музыкальную консерваторию. Жан молчит и сосредоточенно повторяет в голове ноктюрн Шопена для профессора, который, возможно, согласится подготовить его в четырнадцать лет к поступлению. Он будет жить у него в Лионе как пансионер. Он друг маркизы. «Тебе придется расшифровать ноты за несколько минут, прежде чем начнешь играть», – объяснил ему Блэз. Жан уже несколько недель занимается сольфеджио. У Сенешалей, а вечерами – в своей комнате, на клавиатуре, нарисованной Блэзом на куске картона, это помогает тренировать пальцы.

Эжени де Сенешаль попросила Жоржетту солгать.

– Не говорите маркизу, что у Жана будет прослушивание, если он начнет задавать вопросы, когда мы вернемся. Ответите, что сопровождали меня к врачу. Сегодня способности Жана оценят по достоинству.

Что еще за прослушивание? Жоржетте ужасно не нравится просьба обмануть хозяина.

Такси едет вдоль Роны, Жоржетта разглядывает разодетых как на праздник прохожих. Горожане. Духи мадам де Сенешаль пахнут слишком сильно, Даниэль хнычет, и матери приходится тихонько ее ущипнуть.

– А ну-ка замолчи, не позорь меня.

Довольно с нее стыда за сына. Она искоса следит за мальчиком, он сидит очень прямо, как принц крови. Да что себе вообразил маленький негодник?! Серебряной ложки во рту при рождении у него точно не было, а любит он только Колетт, она ему и сестра, и мать. Старшая сестра вбила в голову брата безумные идеи. Да, во всем виновата Колетт.

Весь мир ополчился на несчастную вдову, по вечерам она молится Пречистой Деве, просит Ее сделать так, чтобы сын выбросил дурные мысли из головы. Он ведет себя как Люлю, пес, который нюхал под хвостом только у кобелей, а на сук не реагировал. Маркиз называет такое отклонением, когда говорит о своем сыне-простофиле. Жоржетта однажды слышала это своими ушами, когда хозяева ссорились и маркиза плакала в батистовый платочек со своими инициалами, вышитыми в уголке. Отклонение. Она едва справляется с подступившей тошнотой. Ее бедный муж Робен в конце концов пристрелил собаку. Люлю ни на что не годился, даже щенков заделать не мог. Они вырыли глубокую яму, засыпали труп гашеной известью и сказали, что он сбежал. Колетт повсюду его искала, бегала по лугам и лесу, кричала, звала. Малыш Жан безутешно плакал. «От сопляка, рыдающего по любой сдохшей животине, трясущегося от страха, как только его сестра выходит за порог, хорошего не жди», – говаривал Робен.

Такси останавливается перед большим зданием. Все четверо заходят внутрь, и их глазам предстает неописуемая красота. Комнаты втрое больше, чем в замке, все стены покрыты росписями. Жоржетта ищет пыль на мебели – профессиональная деформация. Мадам де Сенешаль представляется, называет имя Жана, а о Жоржетте и Даниэли говорит: «Они со мной». Та молчит, но чувствует себя оскорбленной: «Между прочим, это я – мать малого…»

Они поднимаются по мраморной лестнице на третий этаж, и она думает, как тяжело тут убираться, замечает, что люстры грязные и совсем не новые, и улыбается с мстительным удовольствием: в замке она такого никогда бы не допустила.

Директор заведения склоняется в поклоне перед маркизой, справляется о ее здоровье. Смотрит на Жана, кладет ладонь на головку Даниэль, как будто гладит зверушку. Он пожимает руку Жоржетте, когда маркиза ее представляет: «Это мать Жана». Женщине снова становится стыдно, в лицо бросается краска. Что она здесь делает? Что подумает этот человек о ее натруженных руках и старом платье? Жан в одежде, из которой вырос Блэз, напоминает сына Сенешалей. Он держится так прямо и спокойно, как будто рос в этих стенах.

Директор просит мальчика следовать за ним, говорит, что сейчас представит его господину Левитану, который, возможно, станет его преподавателем по классу фортепьяно.

– Сначала он тебя прослушает и задаст несколько вопросов. Я видел твой школьный табель: если однажды соберешься поступать в консерваторию, придется подтянуть некоторые предметы.

Директор оборачивается к Жоржетте и маркизе:

– Я его похищаю. Вы можете подождать в соседней комнате, первая дверь слева. Вам принесут горячие напитки.

Жоржетта идет за Мадам, взяв на руки Даниэль. Они садятся на банкетку, бок о бок, в третий раз за день: поезд, такси, консерватория. Впервые в жизни. Робен бы ужасно разъярился. Он всегда твердил: «Каждому свое место».

Жоржетта слышит звуки пианино и напрягается. Проклятая Колетт! Злосчастный инструмент. Жалкие выдумки. Маркиза широко улыбается, разводит руки, ставит пальцы на юбку и словно бы играет в унисон с Жаном. Бриллиант в кольце сверкает, как солнце. Неужели все дело в музыке? Даниэль вдруг вскидывается и начинает громко вопить. Пальцы маркизы замирают, лицо мрачнеет. Она как будто переняла от Жоржетты смятенное состояние духа, а та вскакивает, словно ее укололи шилом, бежит по главному коридору и скатывается на три этажа вниз. Зачем маркиза притащила ее сюда? Могла бы поехать одна с Жаном. А теперь она стоит на тротуаре, как нищенка с рыдающим ребенком на руках, прохожие бросают на них косые взгляды, но, как это ни странно, вдали от сына стыд исчезает сам собой.

Маркиза ликует.