Учитель Гнус - Генрих Манн

его сигара потухла, – усомнившись в уроках, преподанных им в прежние годы, не могли не поколебаться и в своей вере в господа бога. Неужели Гнус не боится взять это на свою совесть? Мальчик Кизелак уже попал в беду, и нельзя ведь отрицать, что Гнус несет большую долю ответственности за несчастье сего младенца. Но это, разумеется, не единственное зло, порожденное отступничеством такого человека, как он, от веры, от законов нравственности…

Гнус оторопел. Он впервые слышал о расправе с Кизелаком и в глубине души ликовал оттого, что был причиной его несчастья. Мысль о том, что его пример опасен для других и может посеять зло в городе, тоже ни разу ему в голову не приходила. Перед его взволнованным взором открылись широчайшие горизонты – теперь он отомстит. Лицо у него пошло красными пятнами; затаив дыхание, углубленный в самого себя, он пощипывал редкие волоски на своих щеках.

Пастор Квитьенс ничего не понял и обрадовался, что Гнус принял его слова так близко к сердцу. А если вспомнить, из-за кого Гнус вверг себя и других во все эти неприятности, то его faux pas[28] станет самоочевидным.

Гнус осведомился, не имеет ли пастор в виду артистку Фрелих.

Разумеется. Ведь после ее публичных показаний на суде у Гнуса не могли не открыться глаза. Любовь слепа, – тут пастор Квитьенс опять раскурил свою сигару, – этого нельзя не признать. Но, с другой стороны, Гнусу полезно будет вспомнить о студенческих годах в Берлине, да, там они оба чего-чего только не насмотрелись. А так как они и сами-то не зевали – хи-хи! – то подобных дамочек знают как свои пять пальцев. И, право же, ради них не стоит калечить свою и чужую жизнь. Да, как вспомнишь Берлин…

Пастор Квитьенс блаженно улыбнулся и совсем уже собрался поинтимничать. Гнус, беспокойно ерзавший на диване, внезапно прервал его. Не подразумевает ли пастор под «этими дамочками» артистку Фрелих? Пастор удивился и отвечал утвердительно. Тут Гнус вскочил как ужаленный, зашипел и глухим угрожающим голосом, брызгая в пастора слюной, стал выкрикивать:

– Вы оскорбили артистку Фрелих. Эта дама находится под моим покровительством. Извольте незамедлительно – ясно и самоочевидно – покинуть мой дом!

В испуге пастор подался назад вместе со стулом. Гнус помчался к двери и распахнул ее. Когда он, дрожа от ярости, еще раз подскочил к своему визитеру, тот окончательно перетрусил, рванулся и вместе со стулом вывалился за дверь. Гнус ее захлопнул.

Он еще долго бегал из угла в угол, тяжело дыша. Волей-неволей Гнус сознавался себе, что несколько минут назад призывал все беды на голову артистки Фрелих. Каких только мерзостей он о ней не передумал! Но у него свои права, пастору Квитьенсу они не даны. Артистка Фрелих выше пастора Квитьенса. Она выше всех – единственная и недосягаемая перед лицом человечества. Как хорошо, что благодаря пастору к нему вернулась способность правильно оценивать вещи! Артистка Фрелих от него неотделима. Тот, кто не воздает ей должного, наносит оскорбление ему, Гнусу! Трусливая ярость тирана валила его с ног; ему пришлось ухватиться за первый попавшийся предмет, как в тот вечер, когда публика в «Голубом ангеле» насмехалась над ней. Насмехаться над той, кого он собственноручно гримировал! Посягать на ее искусство, можно сказать – выношенное им! Конечно, она не очень-то хорошо показала себя у кургана гуннов и причинила ему немало страданий! Но уж они как-нибудь сочтутся, он и артистка Фрелих. Сейчас он пойдет к ней, больше он эту встречу откладывать не намерен!

Гнус схватил шляпу, но тут же повесил ее обратно.

Конечно, артистка Фрелих его предала, но, с другой стороны, разве она тем самым не погубила гимназиста Кизелака? И разве это не служит ей оправданьем? Пока еще нет! Но если она погубит и остальных гимназистов?

Гнус замер на месте и опустил голову, лицо его стало багровым. Покуда он стоял неподвижно, жажда мести и ревность боролись в нем. Победа осталась за жаждой мести. Артистка Фрелих была оправдана.

И Гнус размечтался о гимназистах, которых ей предстояло сгубить. Какая обида, что табачный торговец с рынка уже давно окончил гимназию, и торговый ученик, который вместо приветствия строит ему рожи, и многие другие горожане! Артистка Фрелих сгубила бы их всех! Их всех со стыдом и позором выгнали бы из гимназии! Другого вида гибели Гнус себе не представлял. Просто не догадывался, что есть катастрофы пострашнее вылета из гимназии…

Когда он постучался в дверь артистки Фрелих, она появилась на пороге в пальто и шляпе.

– Хо-хо! Вот и он! А я уж собралась к тебе. Ты, конечно, не поверишь, а вот провалиться мне на этом месте, если я вру.

– Пусть так, – сказал Гнус.

На этот раз она действительно не врала.

После того как Гнус перестал показываться ей на глаза, артистка Фрелих сказала себе: «Нет так нет!» – и приняла решение: в собственную квартиру не перебираться, продать подаренную ей мебель, прожить некоторое время вроде как на ренту, а затем подыскать себе новый ангажемент. Супруги Киперт к этому времени уже уехали из города. Видит бог, она питала самые дружеские чувства к своему старикашке Гнусу. Ну, да ведь насильно мил не будешь! Не хочет – и не надо! У нее была своя философия. Легче обвести человека вокруг пальца после того, как чего-нибудь набедокуришь, чем заставить его верить, когда ты и вправду ни в чем не провинилась. Мало ли что было раньше, а с таким, как Гнус, не вылезешь из вранья; подумать, что он взъелся на нее из-за такой ерунды, как эта история с курганом! Да разве после знакомства с ним она заведет шашни с первым встречным? Ну и, конечно, она ему все-таки не чета. Случается ведь человеку ошибиться, и ничего тут худого нет. На улице иной раз увяжется кто-нибудь за тобой и бежит, а потом решится, обгонит тебя, заглянет в лицо, да и отстанет. Так вот и Гнус, видел ее только со спины, а заглянул в лицо – и конец! Ну что ж, нет – и не надо!

Но время шло, она скучала, деньги были на исходе, и артистка Фрелих решила, что глупо просто так взять и поставить крест на этой истории. Старик, верно, конфузится, дуется и ждет, чтоб она хоть палец ему протянула. Ладно, дело поправимое! Он ведь старый ребенок, упрямый и с придурью. Она засмеялась, вспомнив, как он выставил за дверь капитана и даже поругался из-за этого с Кипертом. Но тут же ее глаза приняли то застывшее, задумчивое выражение, с которым она нередко смотрела на Гнуса. Ясное дело, он ревнив, а ревность внушала ей уважение. Может, он сидит сейчас злющий, как паук, и мучается из-за нее. И желчь у него, верно, разлилась, так что он и есть ничего не может. Вот беда-то! Доброе сердце артистки Фрелих дрогнуло. И она собралась в путь, не только корысти ради, нет, но еще из состраданья и из уважения тоже.

– Давно мы с тобой не виделись, – начала она, хоть и насмешливо, но нерешительно.

– На то имелись свои причины, – произнес Гнус. – Я был – суммирую – занят.

– Ах, вот как! А чем, собственно?

– Увольнением меня из состава педагогического персонала местной гимназии.

– Понятно. Это упрек в мой адрес?

– Ты заслуживаешь оправдания. Ведь гимназист Кизелак тоже удален из гимназии, и тем самым для него навеки закрыты перспективы, открывающиеся перед человеком с законченным образованием.

– И поделом этакому стервецу!

– Теперь остается только пожелать, чтобы аналогичная участь постигла множество других гимназистов.

– А как нам с тобой это устроить? – Она двусмысленно улыбнулась. Гнус налился кровью. В молчанье она ввела его в комнату и усадила. Потом скользнула к нему на колени, уткнулась лицом в его плечо и затараторила шутливо-смиренным голоском:

– Так Гнусик больше не сердится на свою артисточку Фрелих, правда? Ведь в чем я на суде призналась, это все; больше ничего не было. Чуть было не сказала: бог тому свидетель, да разве это поможет. Но ты уж мне поверь.

– Пусть так, – заключил он. И, стремясь к душевной близости с ней, пустился в обстоятельное обсуждение происшедших событий: – Мне – конечно и безусловно – хорошо известно, что так