Не могу и не хочу - Лидия Дэвис

Раньше я мечтала о том, сколько хороших вещей смогу купить, если у меня будет достаточно денег. Теперь смесь стыда и осторожности мешала мне тратить деньги на все подряд. Иногда я, правда, подумывала о том, что купить все же стоило бы. Я составила список: каноэ, старинный гардероб, пианино получше, обеденный стол, небольшой земельный участок, трейлер, чтобы жить на этом участке, пруд, чтобы разводить рыб, какую-нибудь скотину и сарай, чтобы держать ее там. Это все помимо хорошей одежды.

Но я, тем не менее, считала, что должна быть осторожна. Если бы я купила что-то необязательное, но приятное, могло оказаться, что его будет дорого содержать, как, например, земельный участок, за который надо платить налоги. Или за ним постоянно надо будет ухаживать, как, например, за скотом.

Ничего из списка я так и не купила.

После того, как обо мне написали в газете колледжа, я ждала от студентов комментариев и вопросов. Я радовалась возможности поговорить с ними о таком важном для меня событии. Я хотела рассказать им о научной работе, и какой интересной она может быть. Я думала, что говорить об этом будет легко и интересно, и что после этого они зауважают меня сильнее. Я гораздо лучше справляюсь на занятиях, если мне кажется, что меня уважают. Я подготовилась к беседе, вообразив себе их вопросы и сочинив кое-какие ответы. Но никто из них новостей не слышал, и никто ничего не сказал. Так как я готовилась к интересным вопросам, а не к тупому молчанию, я почувствовала себя еще более неловко и зажато, чем обычно.

Теперь я понимаю, почему я так много написала о преподавании. Раньше я не решалась признаться самой себе, как много тревог оно приносило в мою жизнь, потому что мне приходилось с этим жить. Потом я решила, что мне никогда больше не придется преподавать. Тогда я смогла признать, что это была худшая из пыток — стоять перед аудиторией, состоящей из индифферентных, а то и насмешливых молодых студентов.

Поначалу я думала, что этот страх был оправданным: что могло быть ужаснее, чем стоять перед рядами критично настроенной, равнодушной или презрительной молодежи, открытой их взглядам и их мнениям со всей своей нерешительностью, со своей заурядной внешностью, со своей неумелостью, неуверенностью в себе и неспособностью командовать. Отчасти это была правда. Но это из года в год и в разных школах. В начале того самого важного года, года, когда вы мне позвонили, страх был таким же сильным, как прежде, несмотря на то, что я проработала в этом колледже уже несколько лет и набралась опыта — и тогда я была вынуждена признать, что есть в этом нечто чрезмерное и неправильное. Некоторые мои друзья с этим согласились.

Например, в первый день занятий со мной приключилась травма, которую я теперь назвала бы психосоматической, если это правильный термин для травмы, причиной которой стало исключительно эмоциональное состояние: я проснулась с большим кровавым пятном в одном глазу. Глядя на отражение в зеркале, я сама себе показалась гротеском, монстром. Не знаю, заметили ли студенты это пятно, когда я стояла перед аудиторией. Никто, естественно, мне такого не сказал, так что я так этого и не узнаю. В любом случае, студентам всегда интереснее их собственные дела, чем преподаватель, пусть даже с кровавым пятном в глазу.

Позже, в том же семестре, у меня так воспалился кончик пальца из-за заразы, что мне потребовалась операция, и я пришла в класс с перевязанной рукой. От операции остался шрам и небольшая вмятинка, и еще палец немного потерял чувствительность. Мне кажется, что и эта травма была жалкой попыткой причинить себе вред, чтобы иметь причину не идти в колледж.

После того, как палец зажил и повязку сняли, я начала внезапно засыпать в неурочное время — каждый раз всего на несколько минут, но все же. Я засыпала не только в автобусе, это еще не так странно, но еще и у себя в кабинете, положив голову на письменный стол или откинувшись на спинку, и у себя в машине — на стоянках после поездок по магазинам, и на зубоврачебном кресле, и в очереди у офтальмолога, ожидая, пока зрачки расширятся. Видимо, я решила, что это был удобный способ избегать реальности, по крайней мере, ненадолго.

На протяжении всего семестра я ходила в черном — черное пальто, черные туфли, черные брюки, черный свитер — как будто это был щит, который мог меня защитить. Черный — сильный цвет, и, может быть, появляясь перед студентами в черном, я пыталась убедить их, что я сильная личность. Я должна была уверенно вести их за собой. Но я не хотела быть их вожаком — я никогда не хотела быть ничьим вожаком.

Когда я про это уже забыла, студенты начали узнавать про грант и задавать мне вопросы. Казалось, им правда было интересно. Казалось, им было приятно, что их преподаватель стала небольшой университетской знаменитостью. Новизна, нарушение привычного порядка, которому я была так рада, наверное, и их оживило. Когда во время занятия происходит что-то необычное, вроде внезапной грозы, или метели, или отключения электричества, или повязки у меня на пальце, я немного расслабляюсь, и время проходит лучше.

Семестр почти окончился. Последнее занятие должно было состояться через восемь дней.

У меня было ощущение надвигающейся смерти, может быть, потому, что скоро я должна была получить из Фонда первый чек. Единственным, что могло помешать мне получить деньги в январе, была моя собственная смерть. Поэтому в новом году меня ждала либо смерть, либо первый чек из Фонда.

На последнем занятии мы устроили что-то вроде вечеринки, хотя сначала я заставила их выполнить кое-какие задания. Я принесла в рюкзаке две бутылки сидра и пакет пончиков. Мы составили стулья в большой круг, хотя это была не моя идея. Я не могла придумать, как провести вечеринку с двадцатью пятью будущими бакалаврами. Усадить их рядами лицом ко мне и раздать пончики казалось как-то не очень празднично. Сдвинуть все стулья к стенам и фланировать туда-сюда, как на коктейльной вечеринке, тоже было неловко, потому что не все студенты дружили между собой.

Теперь мне было даже немного жалко прощаться с