Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев

Визит «грузинского верноподданного» что-то надсек в Гордееве – испоганил организм, вызвал кровотечение, Гордееву показалось, что даже во рту у него появился вкус крови, и вкус этот делается все сильнее и сильнее, и ноздри у него уже забиты кровью – не продохнуть.

– Почемучка, – прошептал он жалобно, умоляющим тоном, шелестящий шепот этот слабым ветерком растекся по квартире, Гордеев и сам не услышал его, шепот по пути зацепился за клок отставших обоев и повис на нем, будто липкая паутина.

Гордеев понимал, что люди эти, и прежде всего грузин с клювастым лицом старой вороны, не отпустят его, постараются взять свое, а если он воспротивится, ухватится за что-нибудь мертво – будут бить нещадно и, в конце концов, добьют его. Эту породу людей Гордеев успел изучить.

Денег, чтобы вернуть их фирме, Гордеев конечно же не достанет – ладно бы город был богатый, работающий, – тогда все было бы проще, он и нужную сумму раздобыл бы, и довесок еще – сверх того, – выложил бы, и пиво с прицепом выставил бы, но в долг ныне люди не дают денег даже на хлеб. Нет денег ныне у людей, нету – полно домов, где на буханку хлеба не наберется даже двух червонцев.

Перестроечная, выкрученная, как белье, жизнь оказалась много страшнее и беднее доперестроечной, – такой человек, как Гордеев, которому с детства вдували в уши слова «кто был никем, тот станет всем» – раньше, как оказалось, был всем, сейчас же стал никем.

Человек – это ныне тьфу, пыль, грязь, плесень, уничтожить его, обратить в воздух ничего не стоит – вот и появились целые легионы неких порхадзе, окруженных «быками», качками, считающими себя элитой общества, хотя мозгов у этой элиты не больше, чем один раз намазать на хлеб – даже кошке не хватит, чтобы наесться. А уж насчет того, чтобы принять какое-нибудь мудрое решение, о-о-о…

Что делать, что делать? Тугие тревожные молоточки забились у него в ушах – Гордеев не знал, что делать, – жизнь для него вообще кончилась, даже яркие краски, и те погасли – и небо с тихо ползущими невесомыми взболтками облаков, и редкостные деревья, которые только на Дальнем Востоке и растут, больше нигде не водятся, – все это потемнело, сделалось мрачным, гибельным, в воздухе запахло тленом. Виски то стискивала железная боль, мешала дышать, то отпускала, – но отпускала лишь затем, чтобы в следующий миг обернуться болью еще большей.

Надо было попытаться найти деньги – вдруг кто-нибудь разбогател – нашел в тайге, в сопках золотой самородок и «обналичил» его в местном банке, либо получил наследство от внезапно окочурившегося за океаном дядюшки. Либо у себя под подушкой обнаружил подкинутый нечистой силой «кохинор» – дорогой розовый бриллиант… Вдруг Гордееву повезет и он сумеет добыть денег, чтобы расплатиться с бандитами?

Телефон в квартире Гордеева был отключен. Естественно, за неуплату. За что же еще можно отключить телефон у бывшего законопослушного, трудолюбивого, способного изобретать разные мудрые штукенции-дрюкенции работяги?

Гордеев оделся. Почемучка ухватил отца за руку, крепко впился пальцами в ладонь – Гордееву даже больно сделалось:

– Па, я с тобой!

Гордеев вздохнул: Почемучка прав, дома его одного оставлять нельзя, вообще-то, дети в этом возрасте живут под недреманым оком матери – присматривать. За ними надо каждую секунду, без пропусков, очень тщательно…

– Пошли! – В следующее мгновение Гордеев повторил более решительно: – Пошли!

Он заглянул к старому своему приятелю, с которым вместе немало поел уголька в забое, – к Жихареву, Жихарев каждый день ездил на заработки в Находку. Иногда попадал в мишень и привозил домой кое-какие деньги – добывал их на разгрузке судов в порту, на поденной работе, иногда проскакивал мимо и возвращался ни с чем.

Но для того, чтобы оплатить телефон, деньги у Жихарева все-таки находились, иначе дом их вообще оказывался без телефона. Жихарев, бровастый, носастый, весь из себя внушительный – хилостью комплекции он никогда не отличался, – встретил Гордеева на пороге квартиры. В Находку он сегодня не поехал – почувствовал себя неважно, одышка, зараза, подступила к самому горлу, сердце тоже въехало в горло и застряло там – совсем не думало выбираться, воздуха не хватало, и Жихарев решил сделать перерыв.

– Ну! – таким громким возгласом встретил приятель Гордеева, поездил бровями из стороны в сторону. – Судя по твоему взъерошенному виду, что-то случилось?

– Случилось, – хмуро подтвердил Гордеев и, стараясь, чтобы голос его не дрожал, не срывался от слез и обиды, рассказал, что произошло.

– Охо-хо! – Жихарев вновь по-бармалейски поездил из стороны в сторону бровями, вздохнул горестно, внутри у него что-то глухо забулькало, словно бы он переполнился водой (водкой либо слезами он переполниться не мог, не ту натуру имел Жихарев), сжал пальцы в кулак. – Свернут эти люди всем нам головы! – Внутри у него опять раздалось глухое бульканье. Жихарев поспешно полез в стол, достал оттуда тощую пачечку розовых бумаг, перетянутых резинкой. – Вот все, что у меня есть, можешь воспользоваться.

– Сколько тут? – спросил Гордеев.

– Пятьсот рублей. Они твои.

Гордеев взял в руки пачечку денег, с горестным видом помял ее пальцами.

– Пятьсот рублей меня не спасут.

Жихарев придвинул к себе старый телефонный аппарат, склеенный синей изоляционной лентой.

– Давай звонить по корефанам, бить в набат.

Гордеев забрал у него аппарат и, слепо тычась пальцами в скрипучий диск, позвонил человеку, как он считал, богатому, главному инженеру автобазы. Услышав о просьбе, тот замялся, речь его сразу сделалась невнятной… В общем, пусто. То ли жалко стало денег главному инженеру, то ли жена висела над ним и носом мужа держала свой увесистый кулак.

– Не горюй, мужик, – подбодрил приятеля Жихарев, чихнул и дернул нашлепками бровей, направляя их вначале в одну сторону, потом в другую. – Накручивай следующий номер.

Брови, как два послушных меховых возца, запряженных невидимыми крохотными лошадками, замерли на месте – возчик приказал им остановиться…

Следующий звонок также ничего не дал. И третий звонок не дал. И четвертый с пятым. Те, кто имел деньги небольшие – копейки по нынешним понятиям, – не спешили расставаться с ними, точнее – просто боялись: вдруг завтра возникнет какая-нибудь кризисная ситуация и им не на что будет купить хлеб? Гордеев этих людей понимал…

Кроме тощей пачечки из пяти сотенных бумажек, которые предложил Жихарев, Гордеев ничего не добыл.

– Вот мать честная! – Раздосадованный Жихарев хрястнул кулаком о колено, брови-возки ожесточенно заездили у него по лицу, ныряя то в один угол обширной, покрытой крупными порами территории, то в другой. – Вот