С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

А что, если наши дома все-таки сожгли? Погрузившись в раздумье, я споткнулся о камень, который лежал посреди дороги. На моей старой сандалии лопнул ремешок. Я пытался и так и сяк связать его, но сандалия все время соскакивала. Отчаявшись, я засунул сандалии в сумку и пошел босиком. Подошвы моих ног жгло так, словно я ступал по раскаленной сковороде. В том, что я разулся, было лишь одно преимущество: если раньше я еле волочил ноги от усталости, то теперь припустился бегом. Пробежав столько, сколько могли терпеть мои горящие ступни, я останавливался в тени под кустом и вставал на цыпочки. Когда подошвы немного остывали, я бежал дальше. Если в конце очередной перебежки я не находил у дороги даже чахлого кустика, я бросал на накаленную землю свою наплечную сумку и становился на нее обеими ногами. Вдруг мне нестерпимо захотелось есть. Увидев в поле рощицу акаций и тамариндов, я испытал острое желание набить рот листьями этих деревьев. Ведь щиплют же их козы — значит, они безвредны.

Гопу и Ешванта плелись далеко позади. Я подошел к росшему у обочины дороги тамаринду, сорвал с ветки пригоршню сочных молодых листков и отправил их в рот. Кисловатые на вкус, они освежили мою пересохшую гортань. Я лег на спину, положил голову — вместо подушки — на корни дерева, согнул ноги в коленях, а руки сложил на груди. Я чувствовал ужасную слабость, полнейший упадок сил. Через некоторое время подошли Гопу с Ешвантой. Они тоже повалились рядом со мной на землю.

Однако не следовало терять время. Мы должны как можно скорей попасть домой. Собравшись с силами, мы поднялись и снова пустились в путь. Дорога вывела нас к деревне.

— Что это за селение, Ешванта?

— Манери.

— Пожаров не видно.

— Здесь нет домов брахманов. Тут живут простые маратхи да еще кунби-ремесленники.

— Пожалуй, не стоит заходить в нее, — сказал я, останавливаясь. — Возьмем-ка лучше в сторону.

— Но дорога-то идет через деревню. Если мы станем обходить ее, это покажется подозрительным. Привлечем к себе чье-нибудь внимание — и попались. Нет уж, пошли деревней, только по сторонам не надо оглядываться. И будь что будет.

Проходя деревней, мы чувствовали на себе взгляды людей. Кто-то спросил:

— Из каких вы краев, путники?

— Из Нандавади.

По счастью, никто не спросил, как нас зовут и к какой касте мы принадлежим. Мы ускорили шаг, и деревня осталась позади. Теперь дорога шла пастбищем другой деревни — Балевади. По обе ее стороны простирался луг. Среди высокой травы высились купы деревьев. Там и сям громоздились скалы, лежали каменные глыбы. Люди побаивались ходить через это пастбище. Тут пошаливали разбойники. Пугливо озираясь, мы торопились миновать эти места, о которых шла дурная слава. Кто решился бы ограбить нас среди бела дня? Но у страха глаза велики.

Чтобы сократить путь, мы пошли узкой тропкой, ответвившейся от наезженной повозками колеи, которой мы держались до сих пор. Она должна была вывести нас прямиком к основной проселочной дороге. Вдали показался верховой, трусивший рысцой навстречу нам со стороны Нандавади. Мы узнали старика Кашида. Он подстегивал лошадь тонким гибким прутиком и, судя по его виду, совсем изнемогал от жары.

— Откуда ты, Кашид? Из Нандавади?

— Да. А что?

Кашид не захотел из-за нас останавливаться, и нам пришлось повернуть обратно и шагать рядом с лошадью.

— Были там беспорядки?

— Пока нет. Но Самвади, Валавади, Коле — в огне. Говорят, и у нас в деревне народ забегал. Сами-то вы откуда сейчас?

— Из Пуны.

— Смотрите не заходите сразу в деревню, — сказал он нам напоследок и хлестнул коня прутом. — Разузнайте сперва, что там творится. Если заварушка — лучше не суйтесь. Мало ли что может случиться!

Мы кивнули и продолжили свой путь.

Было уже больше трех часов, когда мы, выйдя по проселку на автомобильную дорогу, увидали перед собой Нандавади, тоже объятую пламенем. До деревни оставалось не более полумили, если идти по дороге.

Гопу остановился и, облизав пересохшие губы, предложил:

— Давайте-ка зайдем сначала к нам на ферму. Там полно работников. Они нам все расскажут.

Сойдя с дороги, мы зашагали по жирной, черной земле. Через пашню и неубранное поле вышли к ферме, принадлежавшей семье Гопу.

На ферме — ни души. Все было в целости — и посевы, и скотина в стойлах, — но работники отсутствовали. Мы зашли в хибару, пристроенную к хлеву, и со вздохом облегчения уселись. От долгой ходьбы ноги у нас одеревенели. Гопу вышел наружу, влез на земляную насыпь возле колодца и внимательно оглядел все вокруг. Ни на скотном дворе, ни в поле не было видно ни одного человека.

Он вернулся, сел рядом с нами и расстроенно объявил:

— Наверное, дома случилось что-то ужасное. Иначе работники не ушли бы и не оставили без присмотра скотину. Значит, дома что-то стряслось.

Минуту-другую мы сидели молча. Потом послышались шаги, и в дверь вошла работница. Увидев нас, она всплеснула руками от удивления:

— Байя[20]! Когда же вы пришли?

— Только что, — ответил Гопу. — Куда делись все мужчины, Нирмала? Почему никто не работает в поле?

— Говорят, в деревне началась смута. Поджигают дома всех брахманов. Кто-то прибежал из деревни и рассказал, что там творится. Все мужчины и сорвались туда.

— Наш дом сожгли? С отцом ничего не случилось?

— Откуда мне знать? — ответила она чуть ли не со слезами в голосе. — Я тут сижу одна и с ума схожу с тех пор, как услышала эти новости. Вот вернутся мужчины — тогда все узнаем. Угораздило же вас приехать как раз сегодня! И какой автобус привез вас в это время?

Гопу оставил ее слова без ответа и попросил напиться. Нирмала принесла холодной воды в глиняной кружке.

— Может, вы проголодались? — спросила она. — Напечь вам лепешек из нового зерна?

— Напеки. А пока ничего нет поесть?

— Ничего.

— Ну ладно. Иди за зерном.

Нирмала ушла. Помолчав, Гопу заметил:

— Если они только дома жгут, это еще полбеды. Лишь бы людей не трогали.

— За это поручиться нельзя, — выпалил я. — У толпы особая психология.

Ешванта снял пиджак и положил его рядом. Он сидел на корточках и курил сигарету. Лицо его посерело. Вероятно, его мысленному взору рисовались испытания, которым могла бы подвергнуть сейчас толпа его старушку мать, миниатюрную, словно куклу, с беззубым ртом и пепельно-бледным цветом лица, и больного астмой брата, школьного учителя. Хотя мне тоже было страшно, я, сколько ни напрягал воображение, не мог представить себе жителей моей деревни настолько потерявшими рассудок, чтобы спалить нашу старую усадьбу. Я просто-напросто не