С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

class="p1">Несколько вооруженных полицейских несли охрану, заняв посты перед зданием. Влиятельные люди деревни с озабоченными лицами прохаживались взад и вперед. Почти все мужчины поднялись на второй этаж. В каждую из башенок был посажен дозорный полицейский. Так как полицейских не хватало, некоторым деревенским жителям, служившим раньше в армии, раздали по такому случаю казенное оружие. Двое-трое охотников-любителей вызвались помогать им заряжать выданные двустволки.

Ожидали, что поджигатели, которые не довели свое дело до конца из-за начавшейся пальбы, вернутся под покровом темноты, чтобы довершить начатое. Снова вспыхнут пожары, начнутся грабежи и бесчинства. Эти люди придут сюда мстить за убитого. Вдруг прозвучал возглас:

— Пришли!

У людей перехватило дыхание. На первом этаже стихли голоса женщин и детей. Волна страха прокатилась из конца в конец здания. Дозорные на башенках взвели курки. Люди вокруг дышали тяжело и учащенно. У многих выступил пот на лбу. Матери прикрывали ладонями рты плачущих младенцев. Волна страха захлестнула всех присутствующих, достигла апогея и пошла на убыль. Из уст в уста шепотом передавалось:

— Нет, нет, это были не они — так, случайные прохожие. Все спокойно.

Весть эта мигом облетела весь дом. Люди, скованные ужасом, постепенно приходили в себя. С новой силой заорали младенцы, затараторили женщины.

Так повторялось снова и снова.

В сутолоке я встретил отца Гопу. За те долгие годы, что я его не видел, он мало изменился. Как и всегда, на нем была рубашка серовато-белого цвета, куртка из домотканой материи, тюрбан.

— У нас пропало добра на семьдесят тысяч рупий, — поведал он мне шепотом, вытаращив глаза и сделав жест, призванный выражать смирение и беспомощность. Когда он двинулся дальше, я остановил Гопу, который шел следом за отцом.

— Ну, как у вас дела, Гопу? — поинтересовался я.

— Лучше не спрашивай! Мы лишились всего — серебра, золота, денег. У нас ничего не осталось! — Родные Гопу находились тут же. Его мать сидела на большом красном ковре, держа на коленях младшего брата Гопу. Ее окружали другие члены семейства. Гопу поспешил догнать отца, который расхаживал по Саркар-ваде, вступая в разговор то с одним, то с другим.

Несмотря на все наши старания, нам так и не удалось найти свободного места, где бы можно было устроить на ночь невестку Ешванты. Те, кто пришел раньше, не желали потесниться. Наконец Ешванта отправился к матери Гопу и попросил у нее разрешения уложить невестку где-нибудь с краю на ее ковре. Та с большой неохотой разрешила ей лечь.

— Только учтите: наши дети неспокойно спят, ворочаются с боку на бок, брыкаются во сне. Если это вас не пугает, пожалуйста, ложитесь.

Пристроив невестку, мы поднялись наверх. В большом зале было полно народу — присесть негде. Всюду — и в зале, и в примыкающих к нему комнатах — люди разговаривали стоя. В разных группах и разговоры велись разные, но тема была одна. Присоединясь к беспорядочно движущейся толпе, мы останавливались послушать то у одной, то у другой кучки беседующих, изредка задавали вопросы. Среди мужчин, собравшихся на втором этаже, нам повстречался Татья Даптардар. Он был одет в просторную домотканую рубаху и домотканую же шапочку. В Нандавади знали его как человека прямого до грубости. Он был одним из здешних вожаков. Однажды открыто заявил радже нашего княжества: «Вы у нас король — да только карточный». Таков был этот человек, настоящий тигр, но теперь он ходил взад-вперед по коридору Саркар-вады, бросая пронзительные взгляды по сторонам и жестикулируя, как сумасшедший. Когда мы столкнулись с ним лицом к лицу, я поздоровался:

— Здравствуйте, Татья-сахиб.

— Здравствуйте, — ответил он мне как незнакомцу и, ни о чем не спрашивая, направился дальше. Потом вернулся и, остановившись против меня, воскликнул: — Видали, что творится? Как было раньше — и что теперь?

Я молча смотрел на него. Он поднял руку с вытянутым указательным пальцем — этим жестом он любил подчеркивать на публичных сборищах важные положения своей речи — и продолжал:

— Тысяча корзин риса сгорела! Тридцать пять мешков пшеницы, сорок мешков сорго, земляные орехи, масличное семя — все сгорело дотла. И даже дом, построенный предками, — семьдесят пять квадратных ярдов! Теперь такой не построишь и за сто тысяч. Все погибло в огне. Один только я остался, нищий, голый факир. Что?

Положив руку на грудь и склонив голову набок, Татья-сахиб вперил в меня пристальный взор. Что же мог я сказать ему в утешение? Похоже, впрочем, что Татья-сахиб и не ожидал от меня ответа: повернувшись, он зашагал прочь. Стоявший рядом со мной юнец, по виду школьник, пояснил:

— Он совершенно разорен. Малость умом тронулся, заговаривается.

Этому юноше в рубашке и шапочке цвета хаки явно не терпелось выложить мне все, что ему было известно о событиях минувшего дня. Услышав, что я появился в деревне уже после этих событий, он тотчас же отвел меня в сторону и во всех подробностях поведал мне о том, как это происходило. Поджигатели пришли из других деревень. По дороге они спалили мою родную деревню. Добравшись до Нандавади, они поначалу остановились за речкой. Ведь перед ними как-никак был центр района. Они побаивались войти в деревню, где находились органы власти и жило много брахманов. Однако самые безрассудные стали обвинять остальных в трусости и подстрекать их к бесчинствам. Порешили на том, что четверо отправятся в деревню, потолкуют со здешними жителями, принадлежащими к низшим кастам, и договорятся с ними о совместных действиях. И вот четверо смутьянов вошли в деревню и встретились со здешними ремесленниками, которые во всем их восторженно поддержали. После этого толпа — человек сто или полтораста, — выжидавшая по ту сторону речки, ринулась в деревню. Тут к ней с энтузиазмом присоединились и многие местные. Они указывали пришлым, в каких домах живут брахманы, и поджигатели принялись за работу. Сперва выбрали несколько домов побольше, окружили их плотным кольцом и потребовали, чтобы хозяева очистили помещение. Затем устремились внутрь домов; в каждой комнате они сваливали в кучу легко воспламеняющиеся предметы, поливали керосином и поджигали. Вскоре дома запылали, а толпа исступленно завопила: «Да здравствует мать-Индия!»

Мамлатдар и районный судья, оба брахманы, сбежали. Никто не знал, где их искать. Полиция же ничего не могла предпринять без их приказа и вынуждена была играть роль беспомощного наблюдателя. За какую-то пару часов поджигатели предали огню больше тридцати домов. Один юноша, некий Панчва, оказался человеком не робкого десятка: он схватил парня, своего ровесника, который вбежал в дом, чтобы что-нибудь украсть. С полдюжины товарищей Панчвы бросились к нему на помощь, и все вместе они приволокли грабителя в Саркар-ваду, где сдали его с рук на