Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

— Ари, я знаю, что вы двое не очень-то любите друг друга. Но мне неприятно видеть её там совсем одну. И, может быть, ты отвлечёшь её от всей этой печали.

— Что, если она ударит меня? — сказал я. Боже, я действительно это сказал.

По крайней мере, я рассмешил миссис Ортегу.

— Если она тебя ударит, я оплачу твои медицинские счета, — она всё ещё смеялась, а заставить кого-то смеяться было лучше, чем заставить кого-то плакать. Она мягко указала мне в направлении задней двери.

Я вышел во внутренний дворик, который больше походил на гостиную на открытом воздухе, с растениями, мебелью и лампами. Я увидел сидящую там Кассандру. Она напоминала героиню трагического романа, одинокую фигуру, обреченную жить в море печали.

Рядом с уличным диваном, на котором сидела Кассандра, стояло кресло с подушками, выглядевшее довольно удобным. Она была пугающе красива. У неё были карие глаза, которые могли смерить взглядом сверху вниз и заставить почувствовать себя кукарачой, ползающим по её дому, и она собиралась наступить на вас и избавить от вашей жалкой жизни.

— Не возражаешь, если я присяду?

Она вынырнула из своих мыслей и одарила меня тем взглядом, который я только что описал.

— Какого. Чёрта. ТЫ. Здесь. Делаешь?

— Я увязался за своими родителями.

— Ну, когда у тебя так мало друзей, как сейчас, думаю, приходится довольствоваться общением с родителями.

— Мне нравится проводить время с ними. Они умные и интересные. Это больше, чем я могу сказать о большинстве придурков, которые учатся в средней школе Остина.

— Ну, разве ты не один из тех придурков? Думаю, не все придурки нравятся друг другу. — возможно, она была высшим существом, но это не было причиной заставлять других чувствовать, что они должны извиняться за то, что дышат. — Что это за самодовольное выражение у тебя на лице?

— Мне следовало просто признать тот факт, что ты меня ненавидишь, и оставить все как есть.

— Ты хочешь, чтобы я извинилась за то, что ненавидела тебя?

— Ты не должна передо мной извиняться. И я тоже тебе ничего не должен.

Она отвернулась от меня. Мне это показалось заученной позой. И я почувствовал, что она была чем-то вроде актрисы. Что не заставило меня поверить, что то, что она чувствовала ко мне, было ненастоящим. Это было чертовски реально.

— Ты маленький мальчик. Мне не нравятся такие. Я предпочитаю взрослых.

— Я забыл, что ты стала взрослой с двенадцати лет. Может быть, именно поэтому тебе не хватает сострадания. Ты просто не можешь понять этого.

— Спасибо вам, доктор Фрейд. Скажите мне, когда вы начали свою психиатрическую практику? У меня тоже есть несколько наблюдений. Ты ввязываешься в драки, потому что это заставляет тебя чувствовать себя мужчиной. И ты высокого мнения о своём собственном интеллекте.

— Не думаю, что я такой уж умный.

— Ну, тебя определенно нельзя назвать заботливым человеком. Ты причиняешь людям боль. Ты причинил боль Джине и Сьюзи, которым нравишься. Они пытаются подружиться с тобой, а тебе на это наплевать. У Сьюзи есть теория. Она говорит, что ты совсем не высокомерный. Ты просто ненавидишь себя.

— Ну, может быть, я и знаю это.

— Здесь есть что ненавидеть. Я могу назвать несколько причин, которые ты можешь включить в список.

— Не выставляй себя напоказ. Для того, кто меня не знает, кажется, что ты знаешь обо мне все.

— Не обязательно общаться с кем-то, чтобы узнать его. Ты знаешь, что ты никогда, ни разу не поздоровался со мной в холле?

— Ты не совсем мисс Конгениальность. Ты смотришь на меня так, словно в одной секунде от того, чтобы влепить мне пощечину и отправить отсюда в ад. Но, с другой стороны, ты на всех так смотришь.

— Ты думаешь, что можешь войти в мой дом и оскорблять меня? Пошёл ты.

Я сдержал желание сказать в ответ: — Пошла ты, Кассандра.

— Когда ты позволяешь людям унижать тебя, ты покойник. Ты знаешь, кто ты такая, Кассандра? Ты убийца. Ты используешь свою внешность как оружие. Ты заряженный пистолет, переодетый девушкой.

— Ты ничего обо мне не знаешь. Ты ничего не знаешь о том, что значит проиграть. Я только что потеряла брата, и он умер не от рака. Он умер от СПИДа, и многие люди уже знают об этом благодаря любезности миссис Алвидрез. В последний раз я видела его в больнице в Сан-Франциско. Я даже не поговорила с ним. Он был уже мертв. Он всегда заставлял меня чувствовать, что я чего-то стою, — она плакала, не просто плакала, а всхлипывала. И её слезы были слезами потери. Это были слёзы гнева, и это были слезы обиды, и это были слёзы, которые говорили: — Я никому не позволю снова причинить мне боль. Никогда.

— Ты знаешь, каково это — быть беспомощным перед лицом умирающего брата? Он был блестящим и храбрым. И он был геем, что означало, что он не был мужчиной. И даже не человеком. Пусть они умрут. Таким парням, как ты, все равно. Ты ничего не знаешь о том, через что прошел такой человек, как мой брат, только потому, что он родился. Ты никогда не узнаешь, какой он мужественный.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что маленькие гетеросексуальные мальчики — чёрствые мудаки.

Я не знал, что собираюсь сказать то, что сказал, но это просто вырвалось само собой.

— Откуда ты знаешь, что я натурал?

Она изучающе посмотрела на меня с выражением замешательства на лице. Она ничего не сказала, не могла ничего сказать, но на её лице был этот вопрос.

— Откуда ты знаешь, что я не гей? — я сказал это, и часть меня была рада, но другая часть сожалела об этом. — Кассандра, я гей. Мне семнадцать лет, и я боюсь, — молчание между нами, казалось, длилось вечность. — Мне жаль, — сказал я. — Я не хотел тебе говорить. Это просто вырвалось наружу. Прости, я…

— Шшш, — прошептала она. Казалось, вся твердость, которая была в ней, просто исчезла. А потом она посмотрела на меня с такой мягкостью, какой я никогда в ней не видел, а потом прошептала:

— Ну, может быть, тебе не стоило мне этого говорить. Потому что ты говоришь подобные вещи только людям, которым доверяешь, а у тебя нет причин доверять мне. Но ты это сказал. И я это услышала, я не могу этого не услышать, — думаю, она пыталась найти правильные слова, но ничего подходящего