Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

— Я стараюсь, Лилли. Я очень стараюсь. И ты знаешь, что даже до войны я был не очень разговорчив. Но я умею слушать.

— Да, это так, — сказала она и вытерла слёзы с глаз. — Как раз в тот момент, когда я думаю, что знаю о тебе всё, что только можно знать, тебе удается меня удивить. И я думаю, что это очень манипулятивно. Ты заставляешь меня влюбляться в тебя снова и снова.

Я не мог видеть лица своего отца, но знал, что он ухмыляется.

Одна небольшая поездка на машине, и ты узнаёшь о своих родителях кое-что, что знал, но на самом деле не знал. Что им удавалось сохранять любовь друг к другу в течение тридцати пяти лет. Я часто слышал, что один человек в браке любит больше, чем другой. Откуда на самом деле можно это узнать? Думаю, во многих браках было очевидно, что одному не все равно, а другому наплевать. Но в случае с мамой и папой я бы назвал это жеребьевкой.

И что такого было в человеческих существах, которые хотели измерять любовь так, как если бы это было что-то, что можно было измерить?

В стране дружбы

Каждый человек, каждый из нас — подобен стране. Вы можете возвести вокруг себя стены, чтобы защититься, не впускать других, никогда никому не позволять навещать вас, никогда никого не впускать внутрь, никогда никому не позволять увидеть красоту сокровищ, которые вы носите внутри. Возведение стен может привести к печальному и одинокому существованию. Но также можно принять решение выдавать людям визы и впускать их, чтобы они могли сами увидеть всё богатство, которое вы можете предложить. Вы можете решить позволить тем, кто навещает вас, увидеть вашу боль и то мужество, которое потребовалось вам, чтобы выжить. Впускать других людей, позволять им увидеть вашу страну — вот ключ к счастью.

Один

КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ мальчиком и заходил в комнату полную людей, я считал их. Считал, пересчитывал — и никогда не понимал, зачем это делал. Я потратил уйму времени на подсчёт людей, и в этом подсчёте не было никакой цели. Может быть, я воспринимал людей не как людей, а просто как цифры. Я не понимал людей, и хотя тоже был человеком, я жил далеко от них. Без всякой причины я подумал об этом, когда мы подъехали к дому Ортегасов. Я знал, что дом будет полон людей, и эти люди были людьми, а не числами, и что у них есть сердца. Именно сердца привели их туда.

Я держал в руках одну из тарелок для запеканки, а отец другую. Думаю, у нас обоих было выражение на лицах, которое говорило: — Только не урони.

Когда миссис Ортега открыла входную дверь, было очевидно, что ей действительно нравилась мама. Она обняла её и разрыдалась у неё на плече.

— Мне жаль, — сказала она.

— За что тебе извиняться? — спросила моя мать. — Это не новогодняя вечеринка. Ты только что потеряла сына.

Она улыбнулась и попыталась взять себя в руки.

— Спасибо тебе за цветы, Лилли, это было очень заботливо. Ты всегда была заботливой. И я рада, что вы пришли.

Мы последовали за ней в гостиную, и миссис Ортега освободила место, чтобы мы могли поставить мамины запеканки на обеденный стол. Потом она посмотрела на меня и покачала головой.

— Я знаю, ты терпеть не можешь, когда друзья матери делают тебе комплименты. Но я должна сказать, что ты очень красивый молодой человек.

Многие взрослые что-то говорили о моей внешности, что я всегда находил интересным. Я не имел ничего общего с лицом, с которым родился. И это не означало, что я был хорошим парнем. Как и не означало, что я был плохим парнем.

— И я выгляжу точь-в-точь как мой отец, — сказал я.

— И ты выглядишь точь-в-точь как твой отец, — сказала она. — Только у тебя глаза матери.

Мне было неловко, и я не знал, что ответить, поэтому просто открыл рот и сказал:

— Мне жаль, что вам больно.

Она снова заплакала. И я почувствовал себя неловко, потому что из-за меня она снова начала плакать.

— Я не хотел… я имею в виду, я всегда говорю неправильные вещи.

Она перестала плакать и покачала головой, улыбнувшись мне.

— О, Ари, не будь так строг к себе. Ты не сказал ничего плохого, — она поцеловала меня в щеку. — Ты такой же заботливый, как и твоя мать.

* * *

Там не было никого моего возраста. Вокруг бегало много маленьких детей, и они заставили меня улыбнуться, потому что казалось, что они счастливы. Две девочки из семьи Ортега тоже были там, они были постарше. Не намного старше, но достаточно взрослые, чтобы проявлять ко мне незаинтересованность. Точно так же, как я был в них незаинтересован. Ещё была Кассандра, самая младшая из них. Она была моего возраста, и можно было бы сказать, что мы вместе ходили в школу, но — вместе было неподходящим словом в данном случае.

Кассандра почти возненавидела меня. И я в значительной степени возненавидел её в ответ. Это было общество взаимного неуважения, хотя не думаю, что — неуважение — подходящее слово. Я надеялся, что мне удастся избежать столкновения с ней и что я не увижу выражение откровенного презрения на её лице. Её внешность только усиливала её чувство превосходства. Я почувствовал облегчение от того, что Кассандры нигде не было видно.

Через некоторое время я устал от вопросов друзей матери: — Ари, когда ты успел превратиться в мужчину? Я был терпеливым, но примерно в пятый раз услышав этот вопрос, умник во мне захотел сказать: — Вчера. Да, я думаю, это было вчера. Я проснулся и посмотрел в зеркало, и там был я, мужчина! Мне стало скучно слушать разговоры людей, которые говорили о других людях — в хорошем смысле этого слова — которых я не знал. Я положил немного еды на бумажную тарелку и стал искать место, где можно было бы присесть и стать невидимым. Вот тогда-то миссис Ортега и подошла ко мне.

— Кассандра вышла во внутренний дворик. Может быть, ей не помешала бы компания.

Я подумал, что Кассандре, вероятно, не помешала бы компания, но также, что она предпочла бы общество крысы — даже действительно большой крысы, даже действительно большой крысы, зараженной болезнью, — моему присутствию. Я чувствовал себя так,