Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

не хотели ранить мои чувства, и ты тоже. Я знаю, что у меня хорошее чувство юмора, но иногда оно покидает меня. И ты думаешь, что я какой-то святой. Но это не так, Ари. Я не святой.

— Я не думаю, что ты святой. Не думаю, что святые занимаются любовью с другими мальчиками. Но иногда я действительно думаю, что ты своего рода ангел.

— Ангелы тоже не занимаются любовью с другими мальчиками.

— Ну, может быть, некоторые из них так делают.

— Я не ангел и не святой. Я просто Данте.

— Для меня это так. Могу я прийти? Думаю, я посажу Ножку в грузовик и привезу её.

— Это блестящая идея.

— Живёт ли слово — блестящий внутри меня? Если это так, то я не получал памятку.

Я повесил трубку. Мне пришлось поднять Ножку и посадить её на переднее сиденье. Она продолжала лизать моё лицо, пока я ехал к дому Данте. Одна из загадок вселенной заключается в том, почему собаки всегда пытаются облизать ваши губы.

Двенадцать

КОГДА Я ДОБРАЛСЯ ДО ДОМА ДАНТЕ, то снял Ножку с сиденья грузовика и поставил её на тротуар. Она без проблем взобралась по ступенькам и лизнула в лицо сидящего там Данте.

— Сегодня утром мать прочитала мне акт о беспорядках. Эта женщина может читать лекции так, как никто другой во всём Западном полушарии. — Моя работа — напоминать вам, что у того, что вы делаете, есть последствия, какими бы маленькими или значительными эти действия ни были. Я не позволю тебе очаровывать свой жизненный путь, потому что это обман. В жизни, ради которой стоит жить, нет коротких путей. Ты знаешь, Ари, она как пламя в ночи. Не имеет значения, налетит ли ветер или буря, потому что никакая буря не настолько сильна, чтобы погасить пламя, которым является мама.

Я хотел сказать ему что-то важное, но не знал как. Поэтому я просто прошептал:

— Данте, однажды ты станешь этим пламенем. Может быть, ты уже это пламя.

— Может быть, ты видишь то, что хочешь видеть.

— Разве это грех?

— Может быть, Аристотель Кинтана. Просто может быть.

Тринадцать

КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ, мама была на кухне и готовила запеканку с энчиладой. Две запеканки с энчиладой. Одну красную, другую зелёную.

— Мам, а по какому случаю вся эта еда?

— Я отнесу её в дом Ортегасов и принесу соболезнования Лине.

— Почему люди приносят еду, когда кто-то умирает? Откуда это взялось?

— Твой отец назвал бы это поведением иммигранта.

— Что это вообще значит?

— Большинство людей, которые приехали в эту страну, приехали сюда потому что не могли заработать на жизнь в своих странах. Люди были бедны. Когда кто-то умирал, приходило много людей, и семьям нечего было им предложить. У людей есть гордость, так что они заходили и приносили еду. Нет ничего лучше, чем делиться едой, есть с людьми. И это превращает похороны в своего рода праздник.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Это называется — жизнь, Ари.

Я подумал, что мать всегда разговаривала со мной и рассказывала разные вещи. Не думаю, что я когда-либо слушал хоть что-то из того, что она говорила. В тот момент мне было стыдно за себя. Мне всегда хотелось сбежать от её присутствия, как будто я был каким-то пленником. Мне всегда хотелось уйти из дома, не потому что мне было куда идти, а потому, что я просто хотел уйти.

Наблюдая, как моя мама накрывает запеканки, которые приготовила, алюминиевой фольгой, я подумал, как легко теперь быть рядом с ней. Она была умной и интересной, у неё было чувство юмора, и вещи, которые не имели значения, не расстраивали её и не портили ей день. Раньше я думал, что она хотела, чтобы я был кем-то другим. Но это не она хотела, чтобы я был кем-то другим. Этого хотел я сам. Она подталкивала меня и бросала вызов. И мне это не нравилось. Но она это делала не потому что хотела испортить мне день. В чём-то она была похожа на мать Данте. Они оба ожидали, что их сыновья станут порядочными людьми, и собирались сделать всё, что в их силах, чтобы это произошло. И они, чёрт возьми, точно давали нам знать, когда у нас это не получалось.

* * *

Мне нужно было сделать домашнее задание, но я решил пойти с мамой, чтобы выразить Ортегам наши соболезнования.

— Почему именно сегодня, если похороны назначены на завтра?

— Потому что, — сказала она, — это наша традиция — окружать скорбящих нашей любовью. Наше присутствие дает им утешение, когда они чувствуют себя безутешными. Это важно.

Когда отец вёз нас к Ортегам, он сказал, что у него есть теория о важности посещения похорон.

— Похороны, — сказал он, — гораздо важнее свадеб. Люди не запомнят, были ли вы на свадьбе их сына, но они запомнят, если вас не было на похоронах их матери. В глубине души они будут чувствовать боль от того, что вы не были рядом с ними, когда они больше всего в вас нуждались. И хорошо помнить, что мы не только оплакиваем умерших, когда идём на похороны, мы празднуем их жизнь.

Я сидел на заднем сиденье, и мама повернула голову и подмигнула мне.

— У твоего отца плохой послужной список, когда дело доходит до свадеб. Но когда дело доходит до похорон, его присутствие безупречно.

Отец издал нечто, напоминающее смех.

— Лилиана, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты разговариваешь как школьная учительница?

— Может быть, это потому, что я одна из них. Мой муж, с другой стороны, уволился из армии восемнадцать лет назад, а всё ещё ругается так, словно он рядовой.

— Я не так уж часто ругаюсь, Лилли.

— Только потому что ты не так много говоришь.

Они были игривы. Точно так же, как мы с Данте иногда были игривы, когда разговаривали.

— Чего ты не понимаешь, так это того, что ругань доставляет мне такое же удовольствие, когда я становлюсь старше, как это было, когда я был в возрасте Ари. Это единственная часть меня, которая всё ещё остаётся ребёнком. Во мне слишком много взрослого. Вьетнам убил большую часть мальчика, который был у меня внутри. Но где-то во мне всё ещё живёт частичка того мальчика, и ему нравится ругаться.

— Это одно из самых трогательных оправданий ругани, которые я когда-либо слышала, — в её глазах стояли слёзы. — Ты никогда не говоришь о войне. Тебе следует