Долгая зима - Владимир Иванович Петров

– Продолжайте, Клавдия Ильинична. С самого начала, если можно.

– Длинный рассказ получится. Терпения не хватит!

– Ничего, выдержу.

– Мы же со снабженцами в соседстве сидим. Нет-нет да и просачиваются до нас их секреты. Про Вьюнкова, в частности, о верткости и подлости которого не понаслышке знаю. С бартера у него с Медным началось. Химичил сам понемножку. Рыбкина потянул за старшого. Сошлись они с коммерческим ихним. Наглеть стали. Так и до последней сделки докатились, когда при имитации загрузки медью весь имевшийся в машине цветмет выгрузили. Взамен пару чушек медных бросили. Подробностей не знаю. По всей видимости, Вьюнков в нужный момент уводил водителя от машины с опечатанным водительским пломбиром тента. В это время местным жульем делалось все необходимое, а тент опечатывался пломбиром самого Вьюнкова, точно таким же, как и у водителя. Кстати, уточняла, второй комплект всех пломбиров у него в кармане. Так вот, в результате продуманной до мелочей имитации цветное остается в Медном, а в наш снабженческий бокс ставится ограбленная машина. Каков подлец, а? – Клавдия Ильинична отпила водички, продолжила: – И здесь, на заводе, Вьюнков на высоте. Организует подпил дверных петель, срыв пломб на машине и все остальное, вплоть до отключения нужных проводов на телефонной станции. В беседе с водителем выяснила, что Вьюнков по телефонке, в отсутствие треплющегося с охранником связиста, бродил. Узнала еще, что он, оказывается, соображает по связи, а за несколько дней заходил на телефонку, якобы по снабженческим вопросам, а сам интересовался соединительными процессами… Каково?

– Но… но это же доказать надо, – не поверил в услышанное Золотов.

– И докажу! До всего докопаюсь. Не терпится Вьюна скрутить. Давние у меня с ним счеты. И Рыбкина поскорее за жабры хочется взять. За реализацию на пару с коммерческим из Медного украденного Вьюнковым. За то, что в твое отсутствие к хищению со склада сбыта меня притянул, чуть с завода не уволил. Спасибо моему начальнику. Отстоял. Его вот жалко… И зачем он связался с ними? А я уверена, и последнюю кражу Вьюн с Рыбкой организовали! – Клавдия Ильинична сделала паузу, дав возможность Золотову оценить ее следовательский талант. – К сожалению, не всё ещё у меня складывается как хотелось бы. Помощь твоя, Ваня, нужна.

Сопоставляя услышанное сейчас со своими наблюдениями, Золотов все больше и больше склонялся к доводам этой хрупкой на вид миловидной женщины с цепкой памятью и сильным характером. И все же не торопился поддержать ее.

– Сначала отгрузиться бы, – осторожно начал он.

– Конечно, конечно, – поняла его настроение Клавдия Ильинична. – План – закон. И как законопослушный человек, я уделю ему первостепенное внимание. Отгрузимся, отчитаемся, тогда и попрошусь в командировку на медно-серный комбинат дня на три. Скажем, по изучению наработок по снабженческо-сбытовой работе. А там уж, как говорится, комментарии излишни. Поможешь с командировкой?

– Только при выполнении плана отгрузки по всей номенклатуре, – построжал Золотов, но тут же рассмеялся. – Твоя взяла, Клавдия Ильинична. Не могу не помочь. Следователь, смотрю, в тебе пропадает.

– А что? Попрактикуюсь вот с этими любителями цветной наживы и подумаю, стоит ли с железками и медяшками возиться, – засмеялась она. – Возьму вот, и за дочкой вслед в юридическую академию подамся!

Они вышли на погрузочную площадку. Возле входа остановился новый «мерседес» Вьюнкова.

– Тоже, гляжу, заработался, о совещании забыл, – обрадовался он, что не одному ему теперь ответ перед директором держать за опоздание. – Поехали скорее, Петрович. Иноземцев там рвет и мечет… Секретарша звонила.

– Не по пути нам, – со всей серьезностью выразил свое отношение к нему Золотов, но заметив характерные для бессонно проведенной ночи темные круги под глазами снабженца, зная причины тому, почему-то неожиданно смягчился, пожалел его, словно здоровый человек больного: – Мне в литейку… С Иноземцевым согласовано.

Красные петухи

Глава первая. Белый день

Ещё с осени, ветреной и слякотной, объявился в наших краях грипп. Незваным гостем разгуливал он по деревне, непрошено входил в крестьянские избы, иногда надолго задерживаясь в них. С первыми морозами, колючими от бесснежья, и к нам заглянул: зачихали, засморкались все, на ногах переносили болезнь, лишь я, слабенький с рождения, перед ним не устоял, свалился с высокой температурой. И на жарких кирпичах печи грелся, и лесной малиной мамка отпаивала – не помогало. Уже снега навалило, и пацаны потянулись на Красный бугор салазками и лыжами скольжение опробовать, и мне побежать бы следом, да куда там – большее, на что силёнок хватало, это на широкий, ножом скобленный подоконник забраться и глядеть на улицу через двойные, ещё не схваченные морозом стёкла, и то, пока мамка не видит и не гонит в постель. Уже новогодние ёлочки понесли, а в доме нашем не до праздника: батя на санях-розвальнях, устланных мягким сеном, из медпункта докторшу привёз. Не впервые она у нас, батю самого приходила колоть: не умеет батя пить на гулянках, увлекается – хватит лишку, мучается потом, за сердце хватается. Правда, мамка, осерчав однажды, накричала на него, в притворстве обвинила.

– Худющий больно! Грипп таких любит, – прослушивает, простукивает меня докторша. – Пельменями, бульончиком куриным пугнуть его надо, лучком-чесночком, глядишь, и отстанет.

Слушаю говор её напевный, думаю: вот ведь как бывает – её саму бы, горбатенькую, молодую ещё, жалеть; напротив получается, она в деревне всем нужная. В любое время дня и ночи к ней бегут, в её скорой помощи нуждаются. Никому не откажет, балетку с красным крестом в руки и – в грязь ли, в метель… – к больному на вызов. Не сравнить с прежним доктором. Тот, как барин, не застанешь в медпункте, домой к нему можешь не ходить, не примет – терпи, не умирай до утра. Хорошо, что уехал, место освободил.

У докторши, слышал, всегда обнадёживающее слово для больных есть, вот и сейчас подбадривает меня:

– Не унывай, солдат, ещё генералом будешь!

С её приходом легчает мне. Убираю подставленное мамкой ведро, украдкой начинаю во двор выходить. Ем через силу, только зря давлюсь – выталкивается, не принимается еда. Отпустившая было головная боль вновь усиливается, слабость наваливается, жар поднимается пуще прежнего. Пытаюсь жар этот водой холодной залить, зная, что нельзя так, что ещё хуже станет. Пью, пью, пока пучить не начинает… Батя за голландкой быстренько для меня лежак из досок сколачивает, ясное дело – почему? – чтобы на виду не был. Снова едет