Без времени и места - Михаил Чумалов

под напором стали и огня». Но затем произошло, как в другой танкистской песне: «Первая болванка попала танку в лоб, водителя-механика загнала сразу в гроб». Семёнова убило мгновенно. «А третья болванка попала прямо в бак – выбрался из танка сам не знаю как». Заряжающий вытащил из подбитой машины обгоревшего Залкинда. Выйдя из госпиталя, командир исполнил данное другу обещание: взял Петю в свою семью, оформил усыновление и дал ему свою фамилию. Тогда, в тридцать девятом, ни десятилетний Петя, ни его приёмный отец и представить себе не могли, какими напастями обернется в дальнейшем новая фамилия мальчика.

Иону Залкинда убило в 1941-м, но новые родственники Петра – родители его приёмного отца – взяли мальчика на своё попечение. Днём он работал на заводе, делал патроны для фронта, а по вечерам, как хороший еврейский мальчик, не гонял голубей со сверстниками, а читал учебники. После войны Петя сдал экстерном школьные экзамены и поступил в институт. Он выучился на фармацевта и сразу после выпуска получил хорошее назначение. Приёмный дедушка, заведующий аптекой Лечебно-санитарного управления Кремля, человек влиятельный, взял Петра к себе на работу. На этом удачи закончились. В ноябре 1952-го арестовали руководителя Лечсанупра Виноградова. В семье Залкиндов недоумевали и негодовали: как мог такой хороший специалист с безупречной репутацией, лечащий врач самого Сталина, продаться врагу. А вскоре в МГБ забрали дедушку, а за ним и Петра. Раскручивалось небезызвестное «дело врачей».

Следующие полгода обернулись кошмаром и навсегда сломали жизнь молодого человека. Главный следователь Рюмин требовал от Петра показаний, будто его приёмный дед по заданию еврейской организации «Джойнт» вредительски добавлял яды в лекарства для кремлёвских бонз. Арестованный упорствовал, и тогда Рюмин отрядил для работы с ним сотрудника, обученного особым методам допроса. Итогом этой «работы» стали отбитые почки, надорванная селезёнка, неправильно сросшееся ребро и ещё многое такое, что превратило цветущего молодого человека в инвалида.

Лица «специалиста» Пётр толком не запомнил – во время допросов в глаза всегда бил свет лампы – но голос и интонации отпечатались в его памяти навсегда. У того костолома была омерзительная манера обращаться к подследственному, как к малому ребёнку, тютюкать и называть его «мы». «– Тю-тю-тю, нам больно? Неужели? – говорил он, подхихикивая, после очередного избиения. – А сейчас нам будет ещё больнее, если мы не подпишем эту бумагу». И так бесконечно, часами и днями.

Едва ли не больше, чем физическая боль душу Петра калечили унижения. В этом мучитель проявлял большую изобретательность. Зная об отбитых почках подследственного, он не выпускал его в туалет, и тот часами сидел, прикованный к стулу, в луже собственной кровавой мочи. Не вынеся всего этого, Пётр бумагу подписал, и его оставили в покое. А в начале апреля и вовсе выпустили на свободу. Только тогда он узнал, что умер Сталин, и дело закрыто. Спустя год после освобождения он прочитал в газете, что следователь Рюмин расстрелян по 58-й статье УК, которую когда-то вменяли самому Петру и его подельникам. Втайне он надеялся, что и его мучителя постигла такая же участь.

Свобода не принесла Петру счастья. Искалеченный физически и опустошённый душевно, он уже не смог жить полной жизнью, трудиться на совесть и делать достойную его способностей карьеру, не создал семьи. Работал в обычной аптеке на полставки и большую часть времени проводил в больницах и санаториях. Так прошло тридцать лет. Жизнь клонилась к закату. Она стала размеренной и однообразной, в ней не было страстей и взлётов, только мелкие повседневные заботы, да и былая боль со временем притупилась и напоминала о себе изредка. И тогда…

В сентябре 1982-го Пётр Залкинд – из уважения к своим приёмным родственникам он так и не решился сменить фамилию, хотя времена стояли для неё не вполне благоприятные, – лечился в ялтинском санатории. После процедур зашёл в книжный магазин, в букинистический отдел, поискать что-нибудь интересное. При магазине была переплётная мастерская, куда граждане несли в починку потрёпанные книжки. Переплётчик, крупный мужчина с большими рыжеватыми усами, как раз принимал одну из клиенток.

– Тю-тю-тю, – услышал Пётр голос из прошлого. – Что же мы так книжки-то не бережём? Переплёт-то весь скукожился, замаслился. Или мы на него горячую сковородку ставили? Менять надо. Сейчас мы подпишем этот наряд-заказ…

Пётр выбежал из магазина в полном смятении.

* * *

Крымское солнце почернело. Небо раскололось, и над Петром Залкиндом закружились химеры, истошными криками предвещая невиданную бурю страстей. Время остановилось и потекло вспять. Всё, что было до этого, стало неважным. Обычные слова потеряли смысл. Только одно короткое слово засело в голове, распирало мозг, стучало в череп – месть! Этот человек, которого Пётр считал полузабытой тенью прошлого, который являлся ему в ночных кошмарах, жив и, судя по всему, вполне здоров. Он должен заплатить за искорёженную судьбу Петра, его загубленную жизнь – как именно, Пётр ещё не понимал, но знал, что расплата неминуема. Никогда за все эти тридцать лет он не чувствовал себя таким решительным и способным на многое.

Лечебные процедуры пошли побоку. До вечера Пётр просидел на лавочке напротив магазина, и когда переплётчик закончил работу, тайком последовал за ним. Перво-наперво надо было узнать, где тот живёт. Но Пшеничные Усы – как ты уже, конечно, догадался, дорогой читатель, это был именно он – отправился не домой, а в билетную кассу. Там он спросил билет на поезд до Ленинграда. Наш фармацевт слушал его диалог с кассиршей, боясь пропустить слово, и когда билет был оформлен и переплётчик ушёл, сам взял билет на тот же поезд и в тот же вагон. План мести созрел.

«Ты хотел сделать из меня врача-отравителя, – бормотал про себя Пётр. – Что ж, я стану им для тебя».

Нет, убивать Пётр не собирался, не тот он был человек. Но, решил он, этот изверг должен испытать на себе хоть малую толику тех унижений, которые претерпевали его жертвы, сидя прикованными в обмоченных брюках. И знание фармакологии оказалось Петру в помощь. Он приготовил хитрый лекарственный коктейль. Для начала он взял умеренную дозу миорелаксанта, препарата, парализующего мышцы – дозу, рассчитанную так, чтобы не убить пациента, но заставить его в полной мере ощутить беспомощность, неспособность владеть своим телом. «Пусть мерзавец почувствует, – думал Пётр, – каково это – быть в кандалах». А затем, уже не стесняя себя, он щедро плеснул в пузырёк быстродействующего слабительного и мочегонного.

Результат приёма такого «лекарства» должен был быть сногсшибающим в прямом смысле этого слова. Сначала «пациент» почувствует усиливающуюся немощь в ногах, потом они откажут