Как делаются... - Андрей Александрович Пирогов

— Нет, Ваша честь. Ей не было еще и шестнадцати лет, я не развращаю малолетних.

— Однако у Вас здесь, на восьмой странице, черным по белому написано…

— Минуточку, Ваша честь. Каждый литератор имеет право на вымысел.

— Вы — не литератор, сударь, Вы — учитель.

— Ваша честь… Умирая, Антон Семенович Макаренко произнес в тамбуре электрички, падая на руки чужих людей: я — ПИСАТЕЛЬ Макаренко. Не учитель, Ваша честь, а писатель.

— В книгах Макаренко подобных сцен нет.

— А Макаренко — не писатель.

Прости меня, Господи — ведь правда никогда ничего не было. Объясни им, что на восьмую страницу завели меня сами герои, я просто ничего не мог с ними поделать. Я создал их — да, но созданные — они ожили и начали действовать без меня, сами.

— Допустим. Вопрос второй: подсудимый, кто дал Вам право делать из живого человека книжный персонаж? Только не надо про замену имен и тому подобное — белыми нитками по черному не шьют.

— Видимо, как раз из-за контраста, Ваша честь, из-за одиночества и невозможности изменить действительность. Мне — 35; пятнадцать лет назад я верил: как раз в школе-то и можно чего-то добиться, влияя собой, оказалось — нет. Никого и ничего переделать невозможно.

— То есть, разочаровавшись в учительстве, Вы решили переделывать жизнь литературой? Живых людей — в рассказики?

— Ваша честь… Прошу о перерыве.

Александр Петрович очнулся.

Процесс будет бесконечным, уберите вспышки, я засветился сам.

Маша должна сейчас позвонить: оттого, что она скажет, зависит многое. Да не ври ты себе — ничего не зависит. У Александра Петровича с Машей не было ничего, а у Александра Юрьевича с Таней — было! — и прав на существование у последних двоих не меньше, чем у первых, и они, кажется, становятся мне гораздо более дорогими, чем Петрович и Маша. А ее, кстати, я сделал в рассказе, видимо, несколько более тонкой, чем она есть на самом деле… если она не разубедит меня сейчас телефонным звонком.

— Последний вопрос, подсудимый.

— Ваша честь, я просил о перерыве.

— Потому и вопрос — последний. Так всё же — кто дал Вам право…

— Никто. Простите, Ваша честь, перебил… Мне никто не давал права, я взял его сам. Так же, как все, шедшие до меня, избавьте от перечислений.

Александр Петрович увидел, что стрелки на часах дошли до 22–00; позже, по его представлениям, звонить в чужую квартиру было неприлично — значит, ждать больше нечего, доигрался. Можешь идти — прогуляться, проветриться — иначе твоя чугунная голова завтра окончательно засбоит.

* * *

Телефонных аппаратов в машиной квартире стояло два, один — в ее комнате. Позвонить она могла бы давно — и позвонила бы, знай, что говорить и как.

Там, в рассказе, усилиями Александра Петровича (несмотря на восьмую страницу, на собственные чувства, она не могла изменить отчества) Маша стала такой, какою мечтала стать: да, вот такой и хотела — и зря он изменил имена.

А может?!

Может попробовать?!

Ей уже не пятнадцать, — а живет он один?!

Ведь описал всё, вплоть до родинки на правой груди — ее-то он никак не мог увидеть?!

Если он чувствует ее так, если понимает ее так — может, это судьба?

Маше вдруг стало стыдно за себя: знал бы он, сколько за прошедшие пять лет наворочено…

Еще не взяв телефонную трубку, Маша решила начать так:

— Алло, Александр Юрьевич? Это Таня Вас беспокоит, узнали?

И он сразу всё поймет.

Он сразу всё поймет — и жизнь начнется с новой, восьмой, страницы.

* * *

— Алло, Александр Юрьевич? — как она издевалась над собой, произнося эту фразу в пустую мертвую трубку сквозь длинные громкие гудки. Где он ходит в половине одиннадцатого?

Еще улыбка — и трубка на рычаг.

Телефон тут же зазвонил: неужели?

Взять — и сразу сказать: «Добрый вечер, Александр Юрьевич!», чтобы в секунду понял: она заранее на всё согласна, она свободна и ждет его.

Но Маша не сказала — и правильно.

— Привет, Танька! — друг Николаша, судя по голосу, был навеселе. — Прошвырнемся, на ночь глядя?

Это была их условная фраза, пароль на случай тоски от жизни, спасательный круг от одиночества: пойдем, мол, вдарим по пивку?

Бравшей преграду всаднице дали подсечку, она не удержалась в седле, колькин голос возвратил на землю. Маша вспомнила Довлатова: «Ночь — опасное время, во мраке легко потерять ориентиры». Ночь нынче в самом начале, но разве от этого она перестала быть ночью?

— Только недалеко, — кинула в трубку Маша такой же их ответ-пароль.

Может, и правда рассказать всё Кольке?

* * *

Они устроились с пивом на ближайшей к подъезду лавочке. С Колькой действительно Маше было легко, он понимал ее и не приставал никогда, не лез, относился как к человеку.

— Ну, рассказывай!

Дальше Маша знала наперед: «Как дошла до жизни такой, что собираешься делать дальше?»

Хорошо, когда есть кто-то понимающий с полуслова — ему и отвечать можно так, как в той, вечной, не прекращающейся с восьмого класса игре:

— Такого сейчас расскажу — от зависти лопнешь.

Вот эту машину фразу стоявший рядом, за кустами, Александр Петрович и сделал для себя последней.

* * *

Он взял пиво в том же ларьке, что и Маша с его же учеником Колей — но на две минуты раньше, ни тот, ни другая его не заметили. А он их — вполне: сгорая от стыда, Александр Петрович дождался, когда они разберутся с продавцом, откроют пиво и пойдут к дому.

И сам он, ватными ногами переступая, двинулся вслед, благо улицы в микрорайоне школы были темными. Подслушивать? — нет, такого он себе не позволит, просто к дому ему по дороге.

И пошел.

И услышал, не подслушивая.

* * *

— Ваша честь, я отказываюсь от своих прежних показаний. Признаю свою вину полностью. О снисхождении не прошу.

— Суд удаляется на совещание.

* * *

Позвонил Александр Петрович на следующий день.

— Добрый вечер, Маша, это Александр Петрович, — он говорил быстро, словно боялся, что его прервут, — Маша, ты меня извини за рассказ, сама знаешь: воображение богатое, бывает, что и занесет. Давай забудем, ладно?

— Как? — ему послышалась в тоне горечь, но он уже боялся верить себе.

— А так! Забудем, и всё… Лучшее лекарство — время и молчание, помнишь?

— Я Вам вчера звонила.

— Да?!.. Хм… А я к другу как раз уезжал… Ну всё, Маш, у меня дела тут…

— А рассказ?