Цепи меланхолии - Линда Сауле

Чад встал, открыл дверь и выглянул в коридор. Прислушался. Две соседние комнаты занимали медсестры, приехавшие из Шеффилда, выше этажом жили повар и врач-диетолог, помогавшая пациентам с желудочными проблемами, нередко сопровождавшими депрессивные эпизоды, с другими соседями Чад еще не успел познакомиться. Ни единого звука не доносилось из-за запертых дверей: ни бормотания телевизора, ни приглушенного шепота – кажется, жильцы либо спали, либо готовились ко сну. Чад окинул взглядом стены, пару тусклых торшеров и вытертое кресло, с незапамятных времен застрявшее на этаже. Ночь опустилась на Бетлем, и спугнутые глухими раскатами жильцы тоже затаились.

Чад закрыл дверь и прошел вглубь комнаты. Усевшись на кровать, он бросил взгляд за окно. Небо совсем потемнело, вдалеке сверкала зарница, сквозь приоткрытую форточку проникал запах сырой земли. Спать не хотелось, и Чад принялся размышлять о том, что не отпускало его ни на мгновение с момента приезда в Бетлем.

Он не оставит попыток найти Оскара Гиббса, никогда! Чад знал это так же точно, как собственное имя. Но в эту минуту он почувствовал себя глупцом, вспоминая, с какой уверенностью рисовал себе их встречу. Как мог он вообразить, что знакомство с замкнутым художником случится так скоро! Теперь он видел, что все его мечты разбивались одна за другой о стену, а точнее, о десятки стен, возведенных внутри Бетлема, и были они тем прочнее, что разглядеть их было нельзя. Невидимая броня защищала каждого, кто поступал сюда, строгий свод правил оберегал пациентов от любой угрозы ментальному благополучию.

Чад не питал иллюзий по поводу своего места в иерархии Бетлема, и если поначалу он мирился с тем, что ему дозволено лишь работать с учениками и иногда захаживать в пару открытых корпусов, где обитали нетяжелые пациенты, то постепенно благодарность сменилась раздражением, а раздражение грозилось перейти в панику, ведь время шло, а он ни на шаг не приблизился к цели. Оскар Гиббс был от него так же далек, как и в первый день, а может, и дальше, ведь теперь многие знали Чада в лицо и играть роль было все сложнее.

И если ко многим «закрытым» пациентам приходили родственники и друзья, то к тем, кто по какой-либо причине отказывался взаимодействовать с окружающим миром, доступа не было. Сначала Чада это удивило, он привык думать, что к недееспособным лицам, пребывающим взаперти, не особо прислушиваются. Он думал, что их воля – понятие условное и при большой нужде он сможет уговорить персонал и добиться аудиенции. Он верил, что статус «своего» откроет любые двери, но он жестоко ошибался. Несмотря на тяжкие ментальные недуги, а скорее благодаря им, такие пациенты оберегались пуще других. Отсутствие юридической субъектности не делало их бесправными, а, напротив, наделяло властью, которая являлась для врачей непререкаемой. Если пациент отказывался есть, никто не смел его заставить. Если на прогулке он желал сидеть на лавочке, вместо того чтобы размять ноги, к нему вызывали дополнительного ассистента, а не пытались поднять силой. Даже бредовым пациентам, не способным внятно изложить свои мысли, оказывалось преувеличенное (по мнению Чада) внимание и предупредительность – их терпеливо выслушивали, порой часами, а все реакции разбирались лечащим врачом.

Оскар Гиббс не желал никого видеть; болезнью ли души было продиктовано это решение или вредностью, но принято оно было буквально – Оскар смог возвести вокруг себя вакуум. Однако Чаду удалось прознать, что Гиббс проживал в корпусе «Виктория», там же, куда четыре десятка лет назад его определила комиссия по надзору. Чад было решил, что попадет туда любым способом, вот только корпус «Виктория» оказался одним из самых недоступных во всем Бетлеме, строже него охранялся лишь корпус для содержания заключенных. Одна из пациенток, молодая девушка, которая раньше содержалась в «Виктории», рассказала Чаду, что «викторианцы», так звались тамошние пациенты, считались сложными, то есть опасными для общества. Чем был опасен Оскар, Чад не представлял, но полагал, что в его случае все работало наоборот – не Оскар был опасен для внешнего мира, но мир был опасен для него. Его оберегали как святыню, как лучшую из картин в собрании шедевров, но в каких условиях ему жилось, что он ощущал, как работал – все эти вопросы оставались для Чада без ответа.

Те пациенты, с которыми он успел свести знакомство, при известных странностях все же не считались агрессивными, их действия можно было предугадать, скорректировать. Примерным поведением они снискали репутацию благонадежных и ответственных и стояли «одной ногой на выход». Их выписка была делом времени, и это гарантировало им относительную свободу передвижения. По-другому обстояли дела у тех, кто содержался в закрытых отделениях. Психика этих пациентов была настолько повреждена, что не могло быть и речи о том, чтобы предоставить им свободу, многие из них провели в заключении много лет, и жизнь их, полная страданий, никак не пересекалась с «легкими» и амбулаторными пациентами Бетлема.

Чад не отказался от своего намерения, а лишь затаился, ища удобного случая и лазейки, сквозь которую он мог бы пробраться внутрь «Виктории». Но пока он слабо представлял подобную возможность и ограничился лишь сбором фактов на завтраке и в коридорах. До сих пор ему не везло. Все сотрудники Бетлема, даже самые разговорчивые, тотчас замыкались, если речь заходила о закрытых отделениях, и Чаду приходилось додумывать, рисовать воображением и ждать. Он понимал, что только удача или случайность способны исполнить его намерение, и не отчаивался.

Чад встал, подошел к темному окну, за которым гулял ветер, бросил взгляд на одинокие фонари, рисовавшие на траве желтые пятна, и закрыл форточку. Ветер усиливался, о крышу застучали первые капли дождя, воздух помутнел. Чад посмотрел влево, в сторону терапевтического корпуса, и ощутил укол тревоги. Он не мог понять, чем она вызвана – он не боялся грозы и не принял всерьез слова Фила о том, что в ночи, подобной этой, в Бетлеме неспокойно. Чад не понаслышке знал, как серьезно относится персонал к своим обязанностям, они не допустят проблем. Но чувство приближающейся катастрофы не отступало, что-то зловещее надвигалось с неба, наэлектризовывало атмосферу. Кажется, волнение этой ночи все же передалось ему, теперь он тоже как будто ждал грозного проявления, словно и в самом деле проблески молний и могучие раскаты способны пробудить в пациентах нечто страшное. Наверное, в эту самую минуту медсестры, чтобы продержаться до утра, пьют крепкий кофе, а вот Чаду не помешало бы поспать. Но его тянуло на улицу, несмотря