Цепи меланхолии - Линда Сауле

Он полез в сумку и вытащил небольшой, скрученный в рулон лист.

Он не предупредил ее о том, что готовился показать. Это был эксперимент, который он спланировал накануне, когда тщетно пытался выдавить из себя толику вдохновения, чтобы направить его на автопортрет. В тот миг Чад вдруг подумал: а почему бы не создать что-то иное, не попытаться расширить границы творческого потенциала – и принести тем самым пользу? С этими мыслями он принялся за работу и быстро написал вариацию пейзажа Мэри: залитую солнцем лужайку, идущую под наклоном к темному озеру, и изгиб тропинки, лучистые облака и россыпь полевых цветов в руках у маленькой девочки. Он тщательно изобразил по памяти и лодку, но сдвинул ее от берега ближе к центру водоема и переместил в нее все семейство, включая собаку. Ему пришлось повозиться с пропорциями, так как у Мэри лодка оказалась меньше по размеру, а теперь, когда в нее рукой Чада были усажены трое, да еще и животное, она должна была стать достаточно вместительной. Получившаяся картина удивила его самого. Это был знакомый пейзаж, но теперь он являл собой более яркий отголосок оригинального сюжета. В его глазах этот поступок отдавал дань уважения Мэри, служил оммажем ее творчеству. Со стороны Чада это была попытка стать сопричастным тому, что волновало ее сбитое с верного пути сердце. Он ведь тоже художник и даст понять Мэри, что разделяет ее увлеченность. Да, он не может помочь всем бетлемцам, но одной…

– Вот, посмотрите, я написал это для вас.

С торжественным видом он развернул лист бумаги и склонил голову, стараясь не слишком выдать предвкушения. Он редко делал подарки и забыл, насколько приятным бывает чувство нетерпеливого ожидания чужой радости. Мэри отложила планшет и с улыбкой взглянула на подарок, а затем протянула руку, чтобы взять его. Все еще улыбаясь, она принялась рассматривать картину, глаза ее при этом удивленно блуждали, брови то взлетали вверх, то сбегали к переносице, словно Мэри пыталась определить, нравится ей картина или нет. Чад не отрываясь смотрел в это переменчивое лицо, отливающее нежным перламутром, по которому, как рябь от внезапно налетевшего ветра, вдруг побежали тревожные всполохи. Отчего-то сконфуженный, он замер и задержал взгляд на приоткрытых губах Мэри. Они образовали что-то похожее на искривленную букву «о», но ни единого звука не донеслось при этом до Чада; все, что он слышал, – лишь щебетание птиц, укрывшихся в кронах деревьев, да отдаленный звук посуды, собираемой в кампусе после обеда. Не в силах объяснить странную реакцию, Чад окончательно растерялся.

– Вам не нравится?

Мэри часто заморгала, сухие губы еще больше вытянулись, собираясь, по-видимому, что-то произнести, но вместо этого горло ее непроизвольно сжалось. Из него вырвалось некое подобие крика, стиснутого путами горловой щели настолько, что он был едва различим. Трясущимися руками она отбросила от себя бумагу и, дрожа, застыла в немой неподвижности, уставившись на свои руки, словно картина Чада безнадежно перепачкала ей пальцы. Черты лица исказились, сделав его похожим на оплывшую восковую свечу, кожа побелела, а на щеках вспыхнули два алых пятнышка. Мэри будто настигло страшное потрясение, но чем оно было вызвано, Чад не мог понять. Неужели во всем виноват его подарок? А может, картина и ни при чем и приступ случился из-за внутренних процессов, связанных с болезнью? Грудь Мэри вздымалась в бесплодной попытке захватить воздух, она начала задыхаться, а затем, вдруг выйдя из оцепенения, вскинула кверху руки и принялась размахивать ими над головой, словно отбиваясь от полчища невидимых пчел. Чад отпрянул в страхе.

– Что с вами? – вскрикнул он, пораженный. – Мэри, что я сделал?

Она не отвечала. Крылья ее носа побелели, зрачки превратились в две напряженные точки. Чад протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но это было ошибкой. Мэри тотчас вскочила на ноги, возбужденная и рассвирепевшая, и в один прыжок очутилась возле Чада. Она вцепилась ему в горло, без сомнения, желая задушить. В глазах ее плескалась ярость, от прежней кротости не осталось и следа, в это мгновение ею правил звериный инстинкт, подчинивший себе тело пациентки. Шатаясь, Чад попятился, но споткнулся и едва не упал. Припав на одно колено, он пытался отцепить от себя Мэри и в то же время подняться на ноги. Но она не сдавалась, вопя и скаля зубы, все больше наваливалась на Чада, пока он окончательно не потерял опору и не рухнул на землю. Тогда она, наконец, разжала пальцы и принялась вопить, колотя его по голове и ушам, пытаясь нанести как можно больше травм.

Чад закричал, понимая, что ему не обойтись без помощи, и, пытаясь защитить лицо, вывернулся, чтобы с облегчением увидеть, как два медбрата уже спешат ему на выручку из распахнутых дверей гостиной.

Мэри быстро скрутили. Мягким, отнюдь не деликатным маневром Фил обездвижил ее, но она не переставала кричать, даже ощутив на себе уверенные руки медперсонала. Когда ее унесли, Чад попытался вернуть себе самообладание. Ремень его сумки был надорван, под глазом саднило – Мэри удалось его сильно поцарапать. Чад постарался выровнять дыхание и поднял с травы брошенную картину, попутно обдумывая причину, спровоцировавшую приступ.

Он не мог забыть ее глаза. Они привлекли его внимание в день их первой встречи и взволновали, ведь в них он прочел обещание скорого выздоровления. В этих глазах он до сегодняшнего дня искал намек на медицинскую ошибку, неверно поставленный диагноз, любое подтверждение его правоты, ведь эти глаза выдавали глубину, признак душевного благополучия. И он поверил им. Настолько, что позволил реальности создать иллюзию союза, единения двух творческих сердец. Он ошибся. То, что он принял за искренность, на самом деле лишь личина. Глаза Мэри теперь виделись ему дремлющим жерлом вулкана, ярость которого не гаснет до конца, а лишь ждет удобного часа, чтобы вырваться и смести на своем пути все живое.

* * *

Одним из открытий, которое потрясло Чада, являлось то, что пациенты Бетлема боялись грозы. Настолько, что в руководстве для медицинского персонала существовал специальный раздел, в котором пошагово описывались действия в подобных случаях. Чад, редко задумывавшийся о погодных явлениях, был озадачен, заметив, как переполошились обычно невозмутимые врачи, услышав по телевизору сводку погоды: на вечер обещали грозу со шквалистым ветром.

Когда пришел вечер и Чад, измотанный долгим днем, улегся на постель, послышались первые раскаты. На часах было около одиннадцати. Гроза только собиралась, ее предвестники в виде сверкающих разрядов то и дело