Человек, который любил детей - Кристина Стед

Казалось, она смотрит на тетю доверчиво, но ее обманчивые карие глаза полнились отвращением, подозрительностью и неприязнью. Эви видела лишь пупырчатую кожу, как у свиньи, длинные белокурые пряди, липнущие к толстым щекам, пудру и румяна (даром что светлые), скатавшиеся в комочки от влаги, желтоватые волосы. Она старалась отстраниться от длинного пышного нечеловеческого бедра, от юбки из блестящей тяжелой ткани, от всего властного, грубого, заносчивого, что было в этой величавой неспаренной кобыле. Она ежилась от ее ласк и модуляций слащавого голоса, понимая, что Джо обхаживает ее мать. Худая смуглая Хенни, по мере того как она принимала все более надменный вид элегантной леди, все больше очаровывала маленькую темноволосую Эви. «О, – думала про себя девочка, – когда я стану леди и у меня появится ребенок, я ни за что не допущу, чтобы у меня были такие вот бугры и выпуклости; я не буду толстой дылдой, не буду брюзжать и кричать. Я буду миниатюрной женщиной, такой же стройной, как сейчас, без гор жира спереди и под юбкой». Эви стыдилась тети Джо, того, как она покачивает бедрами; боялась, что, когда та пойдет по улице, прохожие будут останавливаться, тыкать в нее пальцами и со смехом кричать: «Она идет шатается, вихляет и качается». Эви как будто невзначай, чтобы не обидеть тетю, отошла от нее к матери и положила худенькие смуглые ручки на стройные ноги Хенни.

– Беги поиграй, мамина дочка, – отослала ее Хенни – само воплощение элегантности и материнской любви. Затворяя дверь, Эви услышала, как тетя Джо затараторила:

– Я все выяснила о том человеке! Как я и думала, Бонни встречается с ним. Поверить не могу! Моя родная сестра! С другой стороны, конечно, мне следовало принять в расчет, что Бонни рано осталась без матери, – добавила Джо теперь уже сентиментальным и по-женски мягким голосом, но после Эви перестала его слышать, хоть и закрывала дверь очень медленно.

В конце концов Джо пришлось уйти. Она попрощалась со всеми, детей потрепала по голове, дружелюбно, ласково помахала Хенни, хотя в очередной раз была вынуждена наступить на горло своим чувствам и воздержаться от вопроса, который всегда приходил ей на ум: «Почему Хенни никогда не предлагает мне остаться на ужин?» А Хенни, не дожидаясь, когда Джо благополучно удалится за пределы слышимости, выбежала в кухню, чтобы налить себе чаю, и громко заворчала:

– Жирная старая курица! Вот спрашивается, зачем я ее терплю? По часу выслушиваю ее треп? А ведь она жужжит мне прямо в ухо. Неужели думает, что я млею от ее общества? Хоть бы раз в руки расческу взяла, пригладила свою отвратную желтую копну. Видеть не могу, как ее волосы торчат во все стороны, будто растрепанный березовый веник. И еще лезет обниматься-лобызаться. Бр-р! – И дети в очередной раз задумались, недоумевая, почему тетины красивые шелковистые волосы цвета пшеницы столь безобразны.

Тем временем Сэм, притомившись после долгих часов послеполуденного веселья, объявил, что ему пора вздремнуть, и поднялся в свою комнату, чтобы отдохнуть перед ужином. И он действительно закрыл глаза на полчаса, но потом ему на ум пришла блестящая идея. Он встал и на портативной машинке напечатал программу своей предстоящей командировки на Тихий океан. Однако во время своего получасового отдыха он размышлял о младшей сестренке Бонни, которую нежно любил. Она всегда с готовностью внимала ему, когда он в детстве посвящал ее в свои проекты, в школьные годы хвастался своими достижениями, в юности рассказывал про свои открытия. Неужели в его отсутствие Бонни станет добычей негодяя-картежника? Она так мало знает жизнь, думал Сэм, жалея, что мамы больше нет. Если бы только та пожила еще чуть-чуть, хотя бы ради Бонни. Думы о Бонни плавно перетекли в мысли о Хенни и о ее времяпрепровождении во время его длительной командировки. Пусть Хенни теперь уже была немолода, выглядела заскорузлой, чахлой, изможденной, в своем родном городе, Балтиморе, она имела много знакомых среди аморальных и никчемных мужчин и женщин, злоупотреблявших алкоголем и табаком.

Минувшим днем за обедом Сэм обсуждал этот вопрос со своим самым давним другом Солом Пилгримом, и тот дал ему старый как мир совет, предложил план, который служил добрую службу со времен античности. В десятый раз Сэм рассказал Солу Пилгриму о своем втором годе супружества с Хенни. Он привел домой человека, который подорвал основы их брака. Сэм велел ему никогда больше не приближаться к их дому, но вред был нанесен. Женщина, мать его ребенка, которую Сэм любил и почитал, которой дал свою фамилию, обратила взгляд на другого мужчину, а может, решилась и еще на что похуже! Объяснение этому одно – порочное воспитание: Хенни росла богатой избалованной барышней. Кроме как прожигать жизнь, она ничему не научена. Подобно многим мужчинам, Сэм на втором году своего брака с Хенни не преминул сделать то, что делают все мужчины: свои сокровенные чаяния он поведал множеству своих близких друзей, клянясь, что на свете нет более верного и терпеливого мужа, чем он, и более легкомысленной, пустой и гиблой женщины, нежели та, с которой он, добродетельная душа, по наивности соединил свою судьбу. Он убежден, сказал Сэм, что многие женщины придерживаются тех же взглядов, что и он, в отношении супружеской верности. Сам он боготворит, любит слабый пол, но вот Кольеры абсолютно все по сути своей порочны.

Сэм поведал Солу о том, как счастлив он был с первой женой. Но впервые истинную радость, еще более сильную, нежели ту, что дарила ему его первая любовь, к матери Луи, он познал, когда начал заниматься образованием маленькой Луизы. С первого дня ее жизни он вел дневник, руководил ее обучением с самой первой недели. И в награду в один прекрасный день услышал, как она произнесла его имя: «Тамма, Тамма!»

Вспоминая тот восторг, что он испытывал каждый раз, когда видел, как новый целомудренный ум вырывался из чрева, как пелена неразумения постепенно исчезала с младенческого лица, когда он наблюдал, как зарастает тот ужасный пульсирующий пятачок на темечке, и, глядя на круглый лобик, пытался понять, какое будущее уготовано ему, Сэм встал с пророческой улыбкой на губах и прошел к своему столу, чтобы набросать план своего тихоокеанского путешествия. Да, он уедет далеко, но дети будут с ним, в его сердце, а он будет с ними.

И тут он заметил записку Хенни, оставленную на его столе еще утром. До сей минуты она была завалена бумагами, ибо Малыш Сэм, пока искал его записи о 3000 годе, перевернул все на