Зови меня Яга - Ольга Шильцова

Птицелов вздохнул.

– Тебе опасно идти туда. Даже если скроешь лицо подобно женщинам востока, выдадут глаза.

Пусть и случайно, но уж одарил так одарил особой приметой, ничего не скажешь. И тут ко мне пришло озарение:

– Я ведь видела этим глазом всё, что видит Пава, однажды! Вдруг смогу и сейчас?

Радек посмотрел на меня с любопытством. Было в нём что-то от учёного – непознанное манило его сильнее прочих удовольствий этого мира.

– Хорошо. Я помогу, но лишь на краткое время.

Когда настало время, мы сидели рядом, и Птицелов держал меня за руку, но сам он был далеко от сюда, в богато убранных царских хоромах. Он сидел спокойно так долго, что я почти решила помереть от любопытства, когда вдруг Радек открыл глаза и сжал мою ладонь.

– Сейчас, – коротко сказал он, пристально глядя на меня, и сознание тошнотворно раздвоилось. Одним глазом я видела лес вокруг, другим – старого царя и свою воспитанницу рядом с ним. Василиса встала с резного сидения и звонко объявила:

– Я, Василиса, дочь царя Берендея, обвиняю царевну Лалу в убиении царя Выслава. Видаком же моим будет человек, именующий себя Птицеловом.

– Лапотница и беглый колдун? – засмеялась Лала в ответ, но взгляды собравшихся были вполне серьезны. Иван подсказал жене:

– Просто скажи, что это неправда.

– Думаешь, бедный Ваня? – прошипела вдруг она. – Твой отец слишком похотливо смотрел. Дети, конечно, всё одно были бы похожи, да мне не хотелось делить ложе со стариком.

Было страшно смотреть на лицо Ивана, но он совладал с собой, сказал спокойно и оттого страшно:

– Если не виновна – можешь требовать суда поединком или огнём.

– Может, мне сразу в котёл с кипятком прыгнуть? – Лала оскалилась, даже в гневе, не растеряв дикой и яркой своей красоты, взмахнула рукой: – Я усадила тебя на трон, я! Вечно в тени отца и братьев, ты ничтожен, сколько бы ни махал мечом на поле брани.

– Уберите её, – уронил голову Иван, и стражники вынесли из залы визжащую, хохочущую и брыкающуюся ханум.

– Услышать заклич – одно, а разобраться после – совсем другое, – строго сказала Василиса, и я поняла, что она говорит про прилюдное обвинение Лалы в мою сторону. – Женщина, именуемая Ягой, не виновна.

У меня радостно екнуло сердце – и тут же ухнуло куда-то вниз, когда я услышала ответ царевича:

– В смерти моего отца – нет. Но судили и приговорили её совсем за другое. Передай своей наставнице, коли увидишь – пусть не возвращается на мои земли. Там её не ждёт ничего, кроме смерти.

Василиса не успела ответить – заговорил сам Берендей.

– Из-за этого не нарушится дружба между нашими государствами. Задержись у меня, не торопись уезжать. Дочь покажет тебе охотничьи угодья, пока ты не решишь, как поступить дальше.

Судя по лицу Василисы, она охотнее показала бы старому знакомому кузькину мать, но послушно наклонила белокурую голову, подчиняясь названому батюшке.

Глава 37

Птицелов лежал на залитом солнцем лугу. Заложив руки за голову, с травинкой в зубах, он выглядел беззаботным юнцом – если не присматриваться к морщинкам, которые появлялись у глаз, когда он щурился на солнце.

– Не помешаю? – спросила я на всякий случай. Примяла траву и легла рядом. На ярко-синем небе проплывали белые облака. Удивительно, здесь, внизу, не было ни ветерка, а они двигались так быстро.

– Хотел бы я просто смотреть на облака с тобой, но ты ведь не за этим пришла, – вздохнул Птицелов, и я расценила это как разрешение начать разговор.

– Почему Лала призналась? – выпалила я сходу. Это и правда не давало мне покоя.

– Молодая ханум не спала много дней, – хищно усмехнулся Радек. – А в успокоительное питье случайно добавили совсем не те травы.

– Иногда я тебя боюсь, – призналась я, представляя, как птицы донимают Лалу, а воины пытаются отогнать их шумом и огнём.

– Но причина всё-таки в другом, – невозмутимо продолжал Птицелов. – Просто поняла, что проиграла и дала волю гневу. Она не должна была убивать царя. Брат отречётся от неё, потому что замысел был совсем другой. Лала поторопилась.

– Слово против слова. Я не понимаю! – рассердилась я. – Если так можно было, я бы легко оправдалась на суде.

– Я не могу солгать, – Птицелов выплюнул травинку, повернулся ко мне и серьезно посмотрел прямо в глаза. – Иначе потеряю свой дар. Думал, ты знаешь.

– Откуда! – я так и ахнула. Вот почему Птицелов так серьезно отнёсся к нашей игре в вопросы. Думал, что и я такая же. – Сама-то я врала направо и налево.

– И мне? – Радек перекатился на бок и навис надо мной, опираясь на локоть.

– Тебе нет, – смутилась я, но Птицелов не отводил взгляд. Потов вдруг потерся носом о мой нос и поцеловал в уголок рта. А потом сказал:

– Никогда не лги мне, Яга. О большем не прошу. Если стану не люб – так и скажешь. Я всё равно буду оберегать тебя, ведьма. Всегда.

Внутри шевельнулось беспокойство, потому что кое-что я от него скрывала. Считается ли ложью недосказанность?

– Не знал, что так бывает. Отчаянно желал тебя, но в то же время было достаточно просто знать, что ты есть. Думать о тебе. Разговаривать. Я готов был уступить тебя Ивану, выбери ты его.

– Серьёзно? – вырвалось у меня, и Птицелов щелкнул меня по носу.

– Нет, это уже слишком, тут ты права, – засмеялся он, и я растаяла. Радомир давно не выглядел таким счастливым.

– Как Лале удалось отравить Выслава? Всю еду и напитки для царской семьи должны пробовать.

– Верно, – Птицелов кивнул. – Яд был у неё под ногтем. Царь закашлялся, выкрикнув приказ, и она дала ему отпить из собственного кубка, как заботливая невестка.

Я мысленно содрогнулась. Она чуть не в дочери мне годилась, но при этом была безжалостным и опасным врагом.

– Что с ней теперь будет?

– Казнят, полагаю, – пожал плечами Птицелов.

– С Ивана станется и помиловать, – пробурчала я. – Всех, кроме меня, разумеется.

– Он пытается тебя защитить, – возразил Радек, и я удивленно посмотрела на него. Меньше всего ожидала, что он скажет о царевиче что-то хорошее. – Простой народ живёт слухами, от молвы не укроешься.

– Даже здесь? – тревожно спросила я.

– Здесь, там – всё одно, – неопределённо ответил Птицелов, и мы надолго замолчали, глядя на небо. Я вспоминала время, когда ничего и никого не боялась – но тогда моё бесстрашие зиждилось на равнодушии. Просто было всё равно, что со мной станет. Теперь я боялась. За себя, за него, за Щукиных детей – и это делало меня слабой.

Я села и зажала тыквенное семечко в ладони, чтобы набраться духу.

– Радомир.

Он насторожился сразу – я редко звала его по имени. Поднялся с травы и ждал, что скажу дальше, у меня же слова застревали в горле.

– Точно никто сказать не может, только, кажется, непраздная я.

Первый раз я увидела, как у человека кровь отливает от лица, и оно покрывается мертвенной бледностью. Птицелов молчал, и взгляд его был направлен куда-то внутрь себя. С ужасом я поняла, что он вспоминает гибель своей жены. Сколько она промучилась у него на руках – день, два?

– Радек, – я прикоснулась к нему, чтобы вернуть к реальности. Он вздрогнул и вдруг встал передо мной на колени.

– Ты ведаешь, как избавиться от бремени, – сказал он утвердительно, и я не стала уточнять, откуда бы мне это знать. – У тебя есть приёмные дети. Прошу тебя, не надо.

– Я не Злата, – отрезала я, не в силах видеть, как мелко трясутся руки у Птицелова. – И дважды была матерью.

Он спрятал лицо у меня на коленях, и я погладила его по волосам.

– Не смогу пройти через это снова, – тихо сказал Радек, и тут моё терпение лопнуло.

– Так беги, Птицелов, не держу, – толкнула его я. – Только забудь обо мне, сделай милость.

Хотела встать и уйти прочь, да он не пускал. И отвечать не отвечал. А мне вдруг стало жаль нас обоих – встретились два калеки себе на беду.