Дом разделенный - Перл С. Бак

Юань тихими переулками направился домой; там он нашел госпожу, сообщил ей о случившемся и в конце добавил, чтобы ее успокоить:

– Мне-то, конечно, бояться нечего.

Однако госпожа соображала лучше и видела дальше, чем Юань, и она тут же сказала:

– Думай!.. Тебя видели с Мэном, ты его двоюродный брат. Он здесь бывал! Ты уверен, что он не оставил у тебя какой-нибудь книги или бумаги или еще какой мелочи? Сюда придут с обыском. Ах, Юань, ступай и осмотри свою комнату, пока я думаю, что с тобой делать. Отец тебя любит, и если с тобой что-то случится, это будет моя вина, ведь я не отправила тебя домой, когда он велел!

Юань еще никогда не видел, чтобы госпожа была так напугана.

Затем она пошла вместе с ним в его комнату и стала рыться в его вещах. Пока она заглядывала в каждую книгу, в каждый ящик и на каждую полку, Юань вспомнил о любовном письме девушки-революционерки, которое он до сих пор не выбросил. Он хранил его среди страниц поэтического сборника – не то чтобы он очень его ценил, но все же поначалу оно было ему дорого. В письме говорилось о любви, то были первые слова любви в его жизни, и по одной этой причине он первое время еще видел в них волшебство. Потом Юань забыл о письме, а сейчас незаметно достал листок из книги, смял в комок, под каким-то предлогом вышел из комнаты и поднес к уголку зажженную спичку. Пока бумага горела между его большим и указательным пальцами, он вспоминал бедную девушку и ее последний взгляд – взгляд зайца за миг до того, как его растерзают дикие собаки. При мысли об этом Юаня охватила печаль, более глубокая, чем прежде, потому что даже сейчас, особенно сейчас, он понимал, что не любил ее и не смог бы полюбить, и что несмотря на угрызения совести ему ничуть не жаль ее. Так письмо в его пальцах сгинуло, обратившись в прах.

Впрочем, даже если бы Юань скорбел по девушке, времени оплакать ее гибель у него не было: едва письмо успело догореть, как из прихожей донеслись голоса, дверь в гостиную открылась, и вошли его дядя с тетей, старший двоюродный брат и Шэн. Все они наперебой спрашивали, где Мэн. Из комнаты Юаня пришла госпожа, и они стали задавать друг другу вопросы, и дядя сказал, рыдая и трясясь от страха:

– Я переехал сюда, спасаясь от ужасных дикарей – крестьян, арендующих у меня земли, – и я думал, что здесь, под защитой иностранных солдат, мы будем в безопасности. Не знаю, что на уме у этих иностранцев, и почему они допустили такой произвол! Теперь Мэн пропал, и Шэн говорит, что он революционер, а я и понятия не имел, клянусь! Почему мне никто не сказал? Я бы давным-давно положил этому конец!

– Но отец, – тихим встревоженным голосом сказал Шэн, – что ты мог поделать, кроме как сотрясать воздух разговорами?

– Да, сотрясать воздух он горазд, – угрюмо подхватила мать Шэна. – Если что-то нужно сберечь, то в нашей семье это можно доверить только мне. Но и я ничего не знала об интересах собственного ребенка, а ведь Мэн мой любимый сын!

Старший сын, белый, как ивовый пепел, сокрушенно проговорил:

– Из-за этого сопляка нам всем теперь грозит опасность, потому что солдаты заподозрят и нас. Они придут и станут нас допрашивать!

Тогда госпожа, мать Юаня, тихо произнесла:

– Давайте хорошенько обдумаем, что нам следует делать, раз нам грозит такая опасность. Я должна подумать о Юане, поскольку он находится на моем попечении. Я об этом уже подумала. Поскольку он и так собирался учиться за границей, то я решила отправить его туда прямо сейчас. Как только все формальности будут улажены и бумаги подписаны, я отправлю его в чужие края, где ему ничего не грозит.

– Тогда мы все поедем! – воскликнул дядя. – В чужой стране мы все будем в безопасности!

– Отец, ты не можешь уехать, – терпеливо проговорил Шэн. – Иностранцы пускают на свои берега только тех людей нашей расы, что приезжают к ним учиться или по какому-то особому делу.

Тогда старик раздулся, как индюк, вытаращил глазки и вопросил:

– А мы разве не пустили их на свои берега?!

Госпожа попыталась всех успокоить:

– Сейчас нет смысла говорить о нас. Старшему поколению едва ли что-то грозит. Нас, степенных стариков, вряд ли примут за революционеров, и уж тем более тебя, немолодого семьянина. Однако про Мэна все знают, а значит в опасности и Шэн, и Юань. Мы должны любой ценой вывезти их из страны.

И они стали раздумывать, как это можно сделать, и госпожа вспомнила про одного своего давнего друга, которого знала Ай Лан, через которого можно было поскорее выправить все необходимые бумаги. Она поднялась, велела слуге сбегать за Ай Лан, которая с утра пораньше ушла к подруге, потому что не хотела ходить на занятия в эти неспокойные дни: в школе ее охватывало уныние, а уныния она не терпела.

Стоило госпоже отослать слугу, как внизу прогремел грубый голос:

– Здесь живет Ван Юань?!

Собравшиеся переглянулись, а старый дядя стал белым, как говяжий жир, и принялся озираться по сторонам в поисках укрытия. Госпожа первым делом подумала о Юане, затем – о Шэне.

– Вы двое, – охнула она. – Быстро! Полезайте в каморку под крышей…

В эту каморку лестница не вела, а входом служила небольшая квадратная дыра в потолке той самой комнаты, где все они собрались. Госпожа, еще не успев отдать распоряжение, уже пододвинула стол под эту дыру, сверху водрузила стул, и Шэн, соображавший быстрее Юаня, тут же вскочил на стол, а Юань за ним.

Но ни тому, ни другому не хватило проворства. Пока они влезали наверх, входная дверь распахнулась, словно от порыва ураганного ветра, и в дом вошли восемь или десять солдат, а их начальник, посмотрев сперва на Шэна, закричал:

– Ты – Ван Юань?!

Теперь Шэн тоже побелел. Помедлив секунду, словно подбирая подходящие слова, он наконец ответил:

– Нет. Я – не он.

Тогда начальник взревел:

– Значит, вяжите второго!.. Да, теперь я вспомнил, та девушка сказала, что он высокий, смуглый и чернобровый, но губы у него мягкие и красные… Вот он!

Не вымолвив ни единого слова, Юань позволил связать себя, и никто из родственников не мог ничего поделать. Спасти его было невозможно, хотя старый дядя рыдал, трясся и причитал, а госпожа подошла к солдатам и обратилась к ним уверенным и серьезным голосом:

– Вы ошибаетесь. Этот юноша – не революционер. Я могу за