Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски

— Музыку, что же еще? — Вольфганг через стойку перегнулся к Черни, посмотрел ему прямо в глаза. — Музыка, Черни, вот единственная любовь, которая тебя никогда не бросит!

— Тихо, а то Хелена проснется, — прошептал Черни, на ощупь двигаясь по темному коридору, открыл одну дверь и показал на другую: — Вот тут кровать. А туалет там.

— Благодарю, мой верный единственный друг…

— Это что тут такое? — из щелочки двери выглянула женщина с растрепанными длинными волосами, запахивая халат на груди.

— Хелена, это… Вольфганг, он переночует сегодня у нас.

Вольфганг поклонился, а когда выпрямился, никого не было. Он опустился на лежанку. Одним концом она уходила под стол, такая тесная была комната. В соседней комнате женщина отчитывала Черни. Вольфганг бросил пакеты в угол, снял штаны и ботинки и не успел ни о чем подумать, как заснул.

Он стоял на большой площади. Вокруг поднимались к небу дома. Он поворачивался на месте, сперва медленно, потом быстрее, быстрее, но каждый раз, когда думал, что сделал полный круг, декорации менялись, появлялись новые здания и исчезали, пролетая мимо: голые квадратные дома, маленькие кривые, высокие стеклянные и роскошные, украшенные лепниной. Он завертелся еще быстрее, дома сменялись в бешеном темпе. Вдруг он остановился как вкопанный. Грянул гром, фасады ушли под землю, и открылся вид на семь широких дорог, звездой расходившихся от того места, где он стоял, и терявшихся в молочно-белой дали.

На каждой дороге звучала и звала его музыка, и складывалась жуткая какофония из семи мелодий самых разных красок и ритмов. Он искал, приближался то к одной, то к другой, не в состоянии различить направления. На одной из дорог он наконец увидел Мадо, она играла на саксофоне, в одеяле, наброшенном на голые плечи. Потом он услышал, как она поет: «Никаких мужиков!» Сильное, требовательное колоратурное сопрано, которое совсем не вязалось с ее хрупким телом. «Никаких мужиков!»

— Мадо! — хотел он позвать, но голос не слушался. Хотел подбежать, дотронуться. Ужаснулся и проснулся весь в поту.

— …мне плевать, какие у него проблемы. Сам с ним разберись! — за дверью каморки возмущенно звучал женский голос, и он узнал голос Хелены. Испуганно открыл глаза, было совсем светло. Хлопнула дверь. Он устало откинулся на постель, в музыку своего сна, силясь расслышать каждую ноту, каждый такт, который заглушили бы хлопоты шумного дня, стоило только поддаться их требовательной хватке. Там было семь пьес семи различных рисунков, каждая сама по себе, и в то же время они соединялись в единое целое, и он рассортировал их по темам и надежно разложил по полкам на своем чердаке, а уж потом встал и осторожно высунул голову за дверь.

Пахло кофе. В конце коридора играла музыка. Вольфганг вернулся в каморку, взял новые джинсы, постоял с ними в руках и все-таки, бросив жесткие голубые штаны на пол, вынул из пакета старые удобные панталоны.

Черни он застал за столом — тот спрятался за газетой, а из красного кофейника с толстыми стенками поднималось облачко кофейного пара.

Черни без слов показал на ряд фарфоровых кружек в шкафчике на стене.

Вольфганг довольно крякнул и опустился на стул напротив, налил себе кофе и пробежал глазами жирные черные заголовки. В них мелькали имена и понятия, смысл которых он не знал, так что снова его посетило чувство, что он ошибся, причалил не к тому берегу, для него не предназначенному, оказался в городе, холодно и насмешливо рядящемся в чужие слова.

— Как спалось? — Тон Черни не оставлял сомнений, что по утрам сама обязанность существования превращалась для бармена в мучение.

— О да, от всего сердца благодарю за приют, у меня ведь весьма скромные нужды, был бы только ночью покой, а днем — место для работы, вот и будет славно. Надо только свыкнуться, и тогда…

— Не-не, слушай, — Черни опустил газету. — Хелена вернется, самое позднее, в полпервого, — он напряженно размешивал кофе в чашке, уже полупустой. — Хорошо бы ты до тех пор свалил. Ругаться мне с ней сейчас никак нельзя.

Вольфганг улыбнулся той улыбкой, для которой хватает приподнятых уголков губ, отодвинул чашку и встал.

— Ну что ж, могу считать, я просто счастливчик, на деревьях уже распускаются почки, значит, коли устроюсь на улице, отморожу всего несколько пальцев; один-два, разве это потеря, если ты хороший клавирист, сыграешь на два голоса меньше, и дело с концом. Случись удача, так прихватит одни только ноги, а это вообще не так страшно, ну и…

— Ну ты даешь! Парень, ты извини, но это квартира Хелены. Она немножко щепетильная в этом вопросе. Я ей сказал, что ты поругался со своей девушкой и сегодня пойдешь домой.

Домой. Эти слова окутали Вольфганга холодным туманом, и где-то в этой мари скрывалось, как демон, имя Мадо.

— Если я скажу, что тебе вообще негде жить, она взбесится еще больше. Кроме того, думаю, надо хоть зайти к твоему поляку, доложить, как ты и что. Он уж четверо суток… — Черни запнулся. — Во всяком случае, так я предполагаю.

— Петр? — У Вольфганга под ложечкой неприятно засвербило, будто он не видел начала пьесы и пропустил самое важное. Хотя какая разница, что он застал и что прошляпил — в этой пьесе он все равно посторонний. Вольфганг посмотрел Черни в глаза, такие темные, что в них исчезали зрачки, окошки души. Черни вздохнул.

— Ну, короче: заходил он в пятницу, подошел ко мне, спрашивал про тебя, просто не хотел, чтобы я тебе говорил. Он нормальный мужик. Так что нечего дуться, в конце концов, это ты его подвел, а не наоборот. И давай… — Черни придвинул Вольфгангу тарелку и показал на плетенку с булочками. — Поешь еще, пока Хелены нет.

Пока Вольфганг добирался до квартиры Петра, перевалило за полдень. Он немного постоял у двери в оцепенении, повертел большим и указательным пальцем ключ с красной веревочкой, провел ногтем по зубцам бородки. Какая-то толстуха, шаркая, поднялась по лестнице, и тяжело прошлепала по коридору. Он дождался, покуда она уйдет, прислушался. Похоже, внутри всё тихо, но полной уверенности не было. Вольфганг поднес ключ к замку, замер и опустил руку. В сущности, ключ надо было просто сунуть под дверь, развернуться и уйти. Зашагать куда глаза глядят. А в глазах щипало, и казалось, что перехватывает дыхание

— Чего стоишь как дерево, отворяй дверь, мне тогда не трэба рукзак снимать.

Вольфганг вздрогнул, заметался взглядом, осмотрел Петра с головы до ног — как он не услышал его шагов? Потом неуклюже кивнул, торопливо пихнул ключ в