Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски

— А лежишь на моем диване, пшыячель.

Вольфганг молча встал, вынул пустой пакет из-за дверцы, где стояло помойное ведро, и начал собирать в него стопки разложенных всюду нот.

— Когда-нибудь я ведь уеду, Вольфганг, вернусь к себе в Польшу, что будешь делать?

Не обращая внимания на слова, тот взял второй пакет и стал впихивать остальные пожитки.

— Сейчас глупство делаешь, куда идти без денег?

— К той или иной персоне, коей я буду не в тягость! — Петр не успел ему и ответить, а Вольфганг уж проскочил целый лестничный пролет.

— Ми-ину-у-уточку, куда это вы собрались? — разнесся в узком коридоре скрипучий голос.

— Наверх, — Вольфганг обернулся на звук, но не прервал движения. В дверях появилась полная дама. Она была похожа на низенького слона, обвязанного фартуком.

— А вы у нас не проживаете.

— Я навещаю мадемуазель Мадлен.

— Да? — воскликнула она, уперев руки в бока. Голос ее растягивался, как резина. — А эта дама уже уехала.

— Уехала? Мадо… — У него перехватило дыхание. Со всех ног помчался он по коридору, бросился вверх по лестнице и у открытой двери Мадо резко остановился. Комната умерла. Перины вяло свисали со спинки кровати, занавески раздёрнуты, и его звездное царство отдано во власть холодного дневного света. На ночном столике еще лежала его записка. Сквозь приоткрытую дверь ванной он увидел, что молодая женщина как раз собирается бросить смятые полотенца в мешок с бельем.

— Не надо! — одним прыжком он оказался рядом, вырвал полотенца у нее из рук и прижался к ним щекой.

— Я же сказала вам, здесь больше никто не живет, — раздалось шумное сопение хозяйки позади него.

— Здесь остановлюсь я.

— Эта комната не готова, вы можете снять номер на первом этаже.

— Нет, мне оставьте эту, оставьте как есть, — он вытолкал горничную из ванной, — хватит, достаточно, хорошо.

Молодая женщина посмотрела на Вольфганга такими глазами, как будто он просил ее о чем-нибудь неприличном, потом перевела взгляд на начальницу, ища поддержки. Та пожала плечами.

— Но мне вас нужно зарегистрировать…

— Я позже спущусь… — Он запнулся от внезапной надежды. — Она, верно, оставила мне письмо?

— Сожалею.

— А адрес? У вас есть ее адрес?

Слониха покачала головой.

— А вы как хотели? Француженка, одно слово.

Вольфганг запер дверь и задернул занавески. Скинул ботинки, бросился на кровать, зарылся лицом в подушку. В ее подушку. Мадо… Кто знает, сколько еще продержится ее запах? День, два? Неделю? Вольфганг нежно гладил складки, которые она оставила на простыне, чувствовал, как слезы на подушке холодят виски. Она ведь даже не спросила, как его зовут.

Он дождался темноты и только тогда пробрался вниз и уплатил за номер вперед. Денег хватило на трое суток и две бутылки вина. А там видно будет.

Он открыл глаза — тихо. Не хлопали двери, в коридоре не слышно ни голосов, ни шагов. Световые буквы на фасаде бледно освещали комнату, и она казалась знакомой, родной. Кругом всё те же предметы, и на мгновение Вольфганг вдохнул надежду, но потом нащупал холодную простынь, увидел пустое кресло, темную щель приоткрытой двери в ванную, и внутри судорогой сжался плотный черный комок. Он распахнул окно, и холодный ночной воздух омыл голое тело. Город рокотал неумолчным басом. Напомнил ему вдруг море, что он видел однажды ночью: он стоял на берегу, пораженный далью, а чернота воды смешивалась с чернотой неба и расстилала у ног плещущий горизонт. И снова показались края далекого мира, и обступили его, будто номер в гостинице — остров, еще не открытый. Никто не видит и не слышит его, чужака и пришельца. Вольфганг прижался животом к холодной, гладкой раме, наклонился и услышал, что световые буквы жужжат. Саксофон. Море. Интересно, какая здесь высота? С дюжину локтей будет. Он свесился еще ниже, его будто затягивало в пропасть. Может, лучше одеться? А что, если он и вправду упадет? Но разве таким, как он, нужно бояться смерти? Скорее всего, он просто встанет и дальше пойдет… Или вновь очнется, в чужом, далеком месте. Он уже собирался проверить, так ли это, но потом выпрямился. Нет! Это значило бы искушать Господа. Вольфганг закрыл окно, сдвинул шторы, заковылял к постели. На тумбочке, в стакане для чистки зубов остался с ночи глоток вина, рядом лежала его записка. Вольфганг налил еще, а листок изорвал на мелкие клочки и, как снежинки, развеял по комнате. Его не касалось, что происходит за стенами комнаты. Его не касалась Мадо. Его вообще не касалось ничто в этом мире.

Проснулся он от стука. Вынырнул сонный, как из желе. Голова болит. Лелея каплю надежды, он выкарабкался из постели и открыл дверь.

Барышня в голубом переднике взвизгнула, отвернулась и зацокала по коридору. Вольфганг оглядел себя, испуганно прикрыл возбужденный орган и запер скорее дверь. Устало вернулся в постель, обнял одеяло Мадо, зарылся в него поцелуями, потом всем телом, терся до боли, наконец привстал, забылся на долю секунды, не осознавая, что Мадо рядом нет, и с рыданиями вновь утонул в подушке.

Он разбавлял вино водой из-под крана. Лежал молча, считал клетки на ковре, любил ее невидимое тело, без сладости, с одной лишь болью, пил и опять засыпал, пока любовь постепенно не стихла.

Непрестанно, казалось, целыми днями он слышал ее саксофон, без конца находил новые мелодии, которые хотел принести ей в дар, видел разбросанные листы нотной бумаги, а на тумбочке — чернильный карандаш. Но он не писал, а пил, вставал, шел под душ и пускал горячую воду, она лилась на череп, стекала по плечам и смывала ноты, уносила по животу и ногам, он топтал их, пока весь горький ре-минор, журча, не сбегал в сливное отверстие.

* * *

— Пива? — спросил чернокожий бармен.

Петр кивнул:

— Маленькую.

Он рассматривал дальнюю часть зала. Бармен придвинул ему бокал и собрался заговорить со следующим посетителем, но Петр жестом остановил его:

— Пан не видали Вольфганга? Мустермана?

Бармен застыл, демонстративно отвернул манжету и посмотрел, который час.

— Нет, и я не думаю, что он сегодня появится. Sorry. Но если хотите, могу поставить Кита Джаррета, — и он развел руками, оправдываясь.

Петр отпил пива и постарался придать лицу беззаботное выражение.

— Есть у пана идея, где он может быть?

— Вы его друг?

— Ох, пшепрашам, — Петр привстал с табурета, — Петр Потоцки, да, друг, и он живет у меня. Если честно.

— А, Петр, скрипач. Вольфганг тут про тебя рассказывал. Ничего, что я на «ты»? А я Черни, — бармен через стойку