Мальчик - Фернандо Арамбуру

своей кроватке. Дед и внук привольно чувствуют себя вместе, наедине. Никто за ними не подглядывает, никто на них не смотрит. Иногда я могу его и поругать, не думай. Если он плохо себя ведет. Правда, Никасио тотчас добродушно добавляет: но наш Нуко такой славный ребенок, что его и ругать-то почти не за что.

Мариахе уже давно привыкла подыгрывать отцу. У каждого из нас, думает она, в этой жизни имеются свои фантазии. Ей, разумеется, известно, что по городу ходят разговоры о том, что Никасио якобы совсем помешался. Соседи из того дома, где она до недавнего времени жила, даже выражали ей по этому поводу свое сочувствие, говорили, будто им страшно жалко ее отца. Но люди гораздо больше выдумывают, чем знают на самом деле. И Мариахе уверена, что с головой у Никасио полный порядок. Да, конечно, он не из камня сделан. Он много страдал, и временами ему трудно справляться с таким горем. Но две вещи не вызывают у нее никакого сомнения. Во-первых, ее отец сохраняет здравый рассудок. Во-вторых, именно для того, чтобы сохранить этот рассудок, он вполне сознательно отрицает смерть внука, то есть никаких заблуждений на сей счет у него нет. И Мариахе находит, что это хорошо.

Знаешь, дочка, людям у нас в Ортуэлье кажется, что пора надеть на меня смирительную рубаху и отправить в дурдом. Ты тоже так считаешь? Я? Как тебе могло прийти такое в голову? Но старика волнует еще и другое: теперь, когда мы будем жить вместе, я очень надеюсь, что ты не станешь возражать против моих прежних привычек и особого рода отношений с внуком, ведь я иначе вести себя не умею и не желаю уметь. Согласна? Отец, дорогой, пусть твоя жизнь остается такой, какой была до сих пор, только хочу попросить тебя об одном одолжении. О каком еще одолжении? Почаще мойся. Зачем? От тебя пахнет. Ну вот, ты уже начинаешь командовать, совсем как твоя мать.

Судьба каждому назначает свое: меня она заставила… Нет, слово «заставила» звучит здесь слишком резко. Лучше скажу так: мне она определила – да, именно определила – заботу об отце. Он к тому времени достиг уже такого возраста, что его просто нельзя было оставлять одного. Именно поэтому я и переехала к нему, только поэтому: чтобы быть рядом и ухаживать за ним. На мой взгляд, он так много сделал для меня, когда я была девочкой, а потом девушкой, что забота о нем – это способ отблагодарить старика и показать ему свою любовь. Задолго до того, как я начала совать первые вещи в коробки и решать, как быть с мебелью, одна только мысль о переезде повергала меня в уныние. Будь на то моя воля, я бы оставалась на прежнем месте до Страшного суда и каждый месяц без проблем вносила бы арендную плату за свою квартиру. Эта сумма не грозила мне разорением, да и одиночество пугало гораздо меньше с тех пор, как я стала ежедневно ходить в парикмахерскую, а значит, сразу расширился и круг моего общения. Кроме того, мне достаточно было включить радио или телевизор, чтобы чувствовать рядом чье-то присутствие в те часы, когда меня начинала заедать беспросветная тоска. Но об этом мой отец ничего не знал и даже не подозревал о том, как радовалась я возможности, ни перед кем не отчитываясь о своей личной жизни, уходить и возвращаться, когда мне заблагорассудится. Гарбинье уговаривала меня поселиться в Баракальдо и предлагала помощь в поиске жилья, но я твердо сказала, что, пока жив отец, не уеду из Ортуэльи. Состарившись и живя в одиночестве, он безнадежно опустился. Если говорить честно, Никасио и раньше не слишком следил за собой и мало заботился о своем внешнем виде. Помню, что моя мать стригла ему ногти на ногах, подбривала опасной бритвой волосы на затылке и следила за тем, как он одет. Жена покупала ему одежду и обувь, раскладывала выстиранные и выглаженные вещи на кровати, а он покорно в них облачался. И я охотно верю, что, пожелай она чего-то подобного, он без возражений, а может, и сам того не заметив, надел бы бикини, сутану, костюм матадора – все, что она пожелала бы ему подсунуть.

Через сколько-то дней после смерти Канделарии отец позвонил мне и попросил срочно купить ему рубашки, потому что, как он только что обнаружил, все прежние пришли в самое плачевное состояние. Я поинтересовалась его размером, но своего размера Никасио не знал. Стоит ли говорить, что и галстук он завязывать не умел. В тех редких случаях, когда надо было где-то появиться непременно при галстуке – в первую очередь на свадьбе или похоронах, – ему на помощь тоже приходила жена. Она делала для него все. Я и сейчас вижу, как она поднимает свои прекрасные глаза к небу и пеняет Господу за то, что он взвалил на ее плечи заботу о муже, который не желает следить за собой и у которого отсутствует для этого нужное самолюбие. Овдовев, отец совершенно перестал думать о том, как нужно одеваться, мог целую неделю носить одно и то же или ходить буквально в обносках.

Я старалась время от времени помогать ему и по мере возможности следила за тем, чтобы он соблюдал правила гигиены, но когда у меня появился маленький ребенок и домашних дел тоже прибавилось, естественно, не могла уделять отцу столько времени, сколько было бы нужно. Часто я встречала его на улице немытым, небритым, в порванной или покрытой пятнами одежде, и мне становилось так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю.

Зато в квартире Никасио и теперь поддерживал вполне достойный порядок, особенно, разумеется, в спальне Нуко – там он не потерпел бы ни пылинки. В остальных комнатах убирал, правда, не так тщательно. Да, можно было порой застать в квартире тарарам, но до полной запущенности и убожества дело не доходило. Отчасти еще и потому – не могу об этом не упомянуть, – что с тех пор, как он овдовел, я обязательно раз в месяц по воскресеньям приходила к нему и делала генеральную уборку, в первую очередь мыла окна, плиту и ванную с туалетом, с чем сам он ни за что бы не справился. Раньше к деду со мной ходил Нуко. Они вдвоем отправлялись на прогулку, а я трудилась, сколько хватало сил и времени.

Я не случайно говорю о времени, потому что дома меня всегда ожидала прорва дел. Так