Парадизо - Франческа Сканакапра

– пик летней жары еще не наступил, дни длинные, жужжание насекомых, пение птиц. А бабочек было столько, что начинали раздражать. Они садились на лицо, путались в волосах.

Закончив собирать гороховые стручки, мы с тетей вдвоем перенесли корзину на обвитую плющом кухонную веранду и устроились там на ступеньках. К нам подошла кошка и уселась у ног дзии Мины.

Тетя пристроила металлическую миску между коленей, и мы принялись лущить горох, ссыпая твердые горошины в миску.

– Наверное, я хотела бы стать учительницей, как маэстра Асинелли, – сказала я.

Тетя внимательно посмотрела на меня.

– Но придется много учиться.

– Да, нужно будет поступить в Instituto Magistrale, это такая школа, в которой учат на учителя, а потом надо будет сдать экзамены.

– А ты прекрасно обо всем осведомлена, – заметила тетя. Казалось, я ее впечатлила.

– Дзиа Мина, а кем хотели стать вы, когда были маленькой?

Она пожала плечами.

– Когда я была маленькая, мы жили иначе. Меня еще совсем девочкой отправили работать на рисовые поля. Другого выбора у меня просто не было.

– Сколько вам было лет?

– Едва десять исполнилось. К твоему возрасту я работала на полях уже два года. – Дзиа Мина помрачнела. – Работа была ужасная. Рабский труд.

Я уже слышала, что в юности дзиа Мина работала на рисовых полях. Я была в курсе, потому что тетя часто на это жаловалась. Когда кто-то сетовал на тяжелую работу, больную спину и нищенскую оплату, дзиа Мина тут же вспоминала про тяготы на рисовых полях.

Единственная фотография, которая сохранилась у тети с ее юности, запечатлела ее на рисовом поле: двенадцать совсем юных девушек в широкополых шляпах и платках, защищающих лица от солнца и насекомых.

На фото тетю можно было опознать лишь по росту – самая высокая из девушек, сейчас-то она куда ниже – сказались годы работы в три погибели. Дзиа Мина на фото ссутулилась и вытянула шею вперед. За длинные худые ноги и широкие бедра ее тогда прозвали Цаплей. Тетю это никогда особо не волновало.

Так мы болтали под стук жестких горошин о стенки миски. Порой тайком от тети я отправляла горошину-другую в рот. Тетина кошка грелась в островке солнечного света, просачивающегося сквозь виноградные листья.

Внезапно нас перебил скрип распахнувшейся калитки, я подняла голову и увидела, что по дорожке к нам бежит какой-то мальчишка. Я узнала его – он прислуживал в алтаре.

– Где синьора Понти? – спросил он, тяжело дыша.

Моя тетя уточнила:

– Которая из них?

– Жена Луиджи Понти!

– В доме, работает. А что случилось?

– С синьором Понти беда. Несчастный случай!

Дзиа Мина быстро отставила миску, взглянула на меня и велела сидеть на месте. А сама кинулась в дом вместе с мальчишкой и через минуту выбежала вместе с мамой.

– Жди здесь, Грациэлла! – крикнула мама.

И все трое унеслись, я провожала их взглядом, пока они не скрылись из виду. Я так и сидела на крыльце, пытаясь понять происходящее. Я не знала, что сейчас сильнее чувствую – грусть или страх. Очередной несчастный случай – значит, папу будут мучить еще более сильные боли. И он не сможет работать, даже на дона Амброджио. Что мы тогда будем делать?

Я попыталась отвлечься, снова принялась лущить горох, делясь своими страхами с кошкой. Та перевернулась на спину и громко замурлыкала.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем появилась мама Риты. Лицо у нее было мрачное.

– Грациэлла, – мягко начала она, не без труда опустившись на колени – мешал выпирающий живот. – Твоего папу увезли в больницу. Он упал.

Страх поднялся во мне тошнотворной волной.

– Мама с ним?

– Да. И твоя тетя тоже. Давай ты побудешь у нас, пока они не вернутся. – Ада Поззетти взяла меня за руку.

– Но с папой ведь будет все хорошо?

– Это могут сказать только доктора. Поэтому просто побудь со мной, вместе подождем новостей, а пока постарайся не переживать слишком сильно.

Риты дома не было. Она с утра ушла помогать бабушке, поэтому я сидела тихо, пытаясь занять себя ее кукольным домиком. Я давно завидовала Ритиному кукольному домику, который отец смастерил ей из ящика из-под овощей. Прежде этот чудесный домик никогда не попадал в полное мое распоряжение, но сейчас я заставляла себя сосредоточиться на игре.

Через какое-то время вернулся Поззетти, улыбнулся и потрепал меня по щеке, хотя лицо у него было встревоженное. Поззетти шепотом поговорил с женой и ушел к себе в мастерскую. Рита вернулась перед самым ужином. Ее появление немного сняло мое напряжение, хотя из-за беспокойства за папу я была плохой компанией для игр.

– А вдруг он больше не сможет работать? – спросила я.

Рита стиснула мне руку:

– Мой папа поможет ему. Так же, как когда возит его на работу на велосипеде. Папа говорит, что друзья всегда помогают друг другу.

Ритины слова блеснули искоркой утешения в черном омуте моей тревоги.

Мама Риты приготовила на ужин свинину с фасолью, но у меня кусок в рот не лез, хотя я с детства приучена есть что дают, без жалоб и вопросов, даже если еда не нравится.

– Попробуй поесть, Грациэлла. Тебе станет легче, – сказал Поззетти.

Но я не могла. Как не смогла проглотить даже ложки ванильного крема, который Ритина мать сварила, чтобы меня порадовать.

После ужина мы с Ритой помогли вымыть посуду, а когда все было прибрано, по очереди ополоснулись в раковине. Мне выдали запасную Ритину ночнушку, ее мать расчесала нам волосы и заплела косы.

– Для вас настоящее приключение спать на одной кровати! – бодро сказала она.

Я в этом сомневалась, потому что мои монастырские воспоминания, когда я делила постель с другой девочкой, приятными назвать было нельзя.

Когда далекий церковный колокол пробил девять раз и мы приготовились пожелать друг другу спокойной ночи, на пороге возникла дзиа Мина. По ее опухшим глазам я поняла, что случилось ужасное. Меня словно парализовало, даже не знаю, как долго я ничего не видела и не слышала, но когда пришла в себя, все вокруг рыдали. Не помню, кто и как сообщил мне новость, но я поняла сразу.

Мой папа умер.

Папа упал с лестницы, с высоты второго этажа. Дон Амброджио попросил его сбить осиное гнездо под карнизом его дома. Папа оступился – наверное, из-за приступа резкой боли – и упал. Когда его доставили в больницу, помочь ему было уже нельзя.

Меня буквально скрутило от горя. Дрожа всем телом, я плакала, прижавшись к тете, пока силы не оставили меня.

Поззетти отнес меня домой. Там за кухонным столом сидела мама