Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

Секретарь выслушал его с интересом и сочувствием. Он сказал, что вычеты делались по добровольному соглашению между старшим врачом и младшими. Все это комитета не касается.

– Видите ли, доктор Мэнсон, – заключил Оуэн, – доктор Луэллин человек очень дельный и врач высокой квалификации. Мы считаем большой удачей то, что он у нас работает, но он получает от нашего Общества достаточно крупное вознаграждение за обязанности старшего врача. Это только вы, его помощники, считаете, очевидно, что ему следует еще доплачивать…

«Черта с два мы это считаем!» – подумал Эндрю.

Он ушел от Оуэна довольный, позвонил Оксборроу и Медли, убедил их прийти к нему в тот же вечер. Уркхарт и Боленд еще раньше обещали прийти. Из прежних разговоров Эндрю знал, что всех четверых возмущает необходимость отдавать пятую часть заработка. Если он их объединит, дело сделано.

Следующим его шагом был разговор с Луэллином. Поразмыслив, он решил, что следует честно предупредить Луэллина заранее, а не действовать тайком за его спиной. Днем ему пришлось быть в больнице на операции, где он давал наркоз. Наблюдая, как Луэллин делает длительную и сложную операцию брюшной полости, он не мог подавить в себе невольное восхищение. Оуэн был совершенно прав: Луэллин изумительно способный человек, и не только способный, но и гибкий, многосторонний. Он являлся тем исключением, тем единственным исключением, которое – как сказал бы Денни – подтверждает правило. Ничто от него не ускользало, ничто его не смущало. Начиная от обязанностей санитарного надзора, все правила которого он знал наизусть, и кончая новейшей техникой рентгенологии, – весь круг его многочисленных обязанностей Луэллин выполнял с полным знанием дела.

После операции, когда Луэллин мыл руки, Эндрю подошел к нему, нетерпеливо сдергивая с себя халат.

– Извините, доктор Луэллин, но мне хочется вам сказать, что я следил, как вы вырезали эту опухоль. Замечательная работа!

Смуглое лицо Луэллина покраснело от удовольствия. Он слащаво улыбнулся:

– Очень рад, что вы так думаете, Мэнсон. К слову сказать, и вы все больше совершенствуетесь в искусстве переформирования.

– Нет-нет, – пробормотал Эндрю, – я никогда не сумею этого делать как следует.

Последовала пауза. Луэллин продолжал намыливать руки. Эндрю, стоя сбоку, нервно откашлялся. Теперь, когда наступило время, он чувствовал, что не может заговорить. Но все же заставил себя. И выпалил, не переводя дыхания:

– Доктор Луэллин, вот что я нахожу нужным вам сказать… Все мы, ваши помощники, считаем неправильными эти вычеты из нашего заработка в вашу пользу. Мне неприятно говорить вам это, но я… я намерен их убедить отказаться… Сегодня все соберутся у меня. Я предпочитаю, чтобы вы узнали об этом раньше, а не после нашего решения. Я… я бы желал, чтобы вы приняли во внимание, что я во всяком случае честно поступил в отношении вас.

Не дав Луэллину времени ответить и не глядя ему в лицо, Эндрю круто повернулся и вышел из операционной. «Как нехорошо это у меня вышло», – думал он. Но как бы там ни было, а он сказал то, что нужно. Когда они предъявят Луэллину ультиматум, тот не сможет обвинить его, Эндрю, в том, что он нанес ему удар в спину.

Собрание в «Вейл Вью» назначено было на девять часов вечера. Эндрю принес из погреба несколько бутылок пива и попросил жену приготовить сэндвичи. Сделав это, она накинула пальто и ушла к Вонам. А Эндрю в нетерпении ходил по передней, собираясь с мыслями. Наконец гости явились: первым Боленд, за ним Уркхарт, а Оксборроу и Медли вошли вместе.

В гостиной, разливая по стаканам пиво и угощая гостей сэндвичами, Эндрю пытался установить сердечный тон.

Именно потому, что он едва выносил доктора Оксборроу, он обратился к нему первому:

– Пейте, Оксборроу. В погребе найдется еще.

– Спасибо, Мэнсон. – Голос евангелиста звучал суховато. – Я не употребляю алкоголя ни в каком виде. Это против моих принципов.

– Господи, Твоя воля! – сказал Кон сквозь пену на усах.

Начало не предвещало ничего доброго. У Медли, жевавшего сэндвичи, глаза все время были настороже, лицо же сохраняло застывшее выражение тревоги, как у всех глухих. Но пиво уже начинало разогревать природную воинственность Уркхарта. В течение нескольких минут он пристально смотрел на Оксборроу и вдруг выпалил:

– Раз я уже нахожусь и вашем обществе, доктор Оксборроу, быть может, вы найдете возможным объяснить мне, каким образом Тюдор Эванс с Глин-террас, номер семнадцать, попал из моего списка в ваш?

– Что-то не припоминаю такого больного, – хладнокровно сказал Оксборроу, соединяя кончики пальцев.

– Зато я помню! – разразился Уркхарт. – Это один из тех больных, которых вы у меня украли, ваше медицинское преподобие! И больше того…

– Господа! – закричал в ужасе Эндрю. – Позвольте! Позвольте! Как же мы сможем добиться чего-нибудь сообща, если будем ссориться между собой? Не забывайте, зачем мы здесь собрались.

– А зачем, собственно, мы здесь собрались? – спросил Оксборроу капризно. – Мне нужно к больному Эндрю, с серьезным и напряженным выражением лица, стоя на коврике перед камином, пытался овладеть положением.

– Вот в чем дело, господа. – Он тяжело перевел дух. – Я самый молодой из вас и работаю здесь недавно, но я надеюсь, что вы извините мою смелость. Может быть, именно потому, что я здесь новый человек, мне некоторые вещи виднее… вещи, с которыми вы мирились слишком долго. Прежде всего, я полагаю, что принятый здесь порядок в корне неправилен. Мы впрягаемся в работу, как наемные клячи, лечим кое-как, допотопными способами, как будто мы обыкновенные городские или деревенские лекари, конкурирующие между собой, а не члены одного медицинского общества, которым предоставлена чудесная возможность дружно работать. Сколько я ни встречал врачей, все они клянут свою участь, называя ее собачьей. Каждый из них вам скажет, что он работает как вол, валится с ног, не может урвать для себя свободной минуты, нет времени пообедать, вечно спешит на вызовы! А почему это так? Потому что никто из людей нашей профессии не пытается хоть как-то нас организовать. Я бы мог привести вам десятки примеров, но возьмем хотя бы один: ночные вызовы. Все мы ложимся спать каждый вечер, боясь, что нас вот-вот поднимут с постели и позовут к больному. Мы не знаем спокойных ночей уже только потому, что нас могут разбудить каждую минуту. А что, если мы будем уверены, что нас не могут вызвать? Если мы для начала организуем кооперативную систему ночной работы? Один врач будет брать на себя все ночные визиты одну неделю, а затем будет три недели свободен от всяких ночных визитов, и так