Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

добросовестных, опытных, обожаемых пациентами и широкой публикой, но в течение двадцати лет не открывавших ни единой медицинской книги и почти опасных своей отсталостью. Эндрю всегда готов был потолковать с Уркхартом о деле, но у старика не было на это времени. По окончании рабочего дня он съедал свой суп из консервов – любимым его блюдом был томатный суп, – начищал наждаком новую скрипку, осматривал свой фарфор, потом тащился в клуб масонов играть весь вечер в шашки и курить трубку.

Оба врача Восточной амбулатории также внушали мало доверия. Доктор Медли, старший из них, человек лет пятидесяти, с умным и выразительным лицом, был глух как пень. Если бы не это несчастье, над которым пошляки почему-то всегда потешаются, Чарльз Медли достиг бы гораздо большего, чем должность младшего врача в глуши Уэльса. Он, как и Эндрю, интересовался главным образом внутренними болезнями. Диагност он был замечательный. Но когда пациенты разговаривали с ним, он не слышал ни слова. Разумеется, он научился понимать их по движению губ. Но он был очень робок, так как часто при этом делал пресмешные ошибки. Мучительно было видеть, как его полные тревоги глаза с отчаянно-вопросительным выражением непрерывно следили за движением губ того, кто обращался к нему. Он так боялся сделать серьезную ошибку, что прописывал лекарства в самых ничтожных дозах. Жилось ему трудно, так как взрослые дети требовали и забот, и больших расходов, и он, как и его увядшая жена, превратился в беспомощное, странно трогательное существо, трепетавшее перед доктором Луэллином и комитетом, жившее в вечном страхе, что его вдруг лишат места.

Второй врач, Оксборроу, человек совершенно другого склада, чем бедный Медли, меньше нравился Эндрю. Оксборроу был высокий, рыхлый мужчина с толстыми пальцами и шумной показной сердечностью. Эндрю часто думал, что, будь у Оксборроу больше крови в жилах, из него бы вышел отличный букмекер. Как бы там ни было, а Оксборроу в сопровождении жены, игравшей на переносном гармониуме, отправлялся каждое воскресенье в ближайший городок Фернли (делать это в Эберло ему запрещал этикет), там, посреди базара, ставил свою небольшую, покрытую ковриком кафедру и открывал религиозное собрание. Оксборроу был евангелист и, увы, невероятно чувствителен. Он вдруг начинал рыдать и молиться так, что приводил окружающих в смятение. Раз, присутствуя при трудных родах, перед которыми оказалось бессильным его искусство, он внезапно повалился на колени у постели роженицы и стал молить Бога сотворить чудо с бедной женщиной. Об этом случае рассказал Эндрю ненавидевший Оксборроу доктор Уркхарт, который, приехав вовремя, ввалился в комнату к больной прямо в сапогах и помог ей благополучно разрешиться, пустив в ход щипцы.

Чем больше Эндрю узнавал своих товарищей и систему их работы, тем сильнее желал объединить их. Между ними до сих пор не было никакой общности интересов, никакого чувства товарищества, и отношения были далеко не дружеские. Они были просто-напросто конкурентами, и такая точно конкуренция существовала между практикующими врачами по всей стране: каждый стремился перетянуть к себе как можно больше пациентов. Нескрываемая подозрительность и вражда часто бывали результатом такого положения вещей. Эндрю, например, видел, как Уркхарт, когда какой-нибудь пациент доктора Оксборроу переходил к нему и приносил ему свою лечебную карточку, брал из рук пациента полувыпитую бутылку с микстурой, открывал ее, нюхал и с презрительной миной заявлял:

– Так этим вас лечил Оксборроу? Черт возьми! Да он вас медленно отравлял!

Младшие врачи враждовали между собой, а Луэллин тем временем преспокойно вычитал свою долю из каждой их получки. Эндрю кипел негодованием и жаждал создать новый порядок, объединить младших врачей, чтобы они дружно отказались платить Луэллину. Но личные его заботы, сознание, что он здесь человек новый, а главное – воспоминание о всех тех промахах, которые он уже сделал вначале на своем участке работы, побуждали его быть осторожным, и, только познакомившись с Коном Болендом, он собрался сделать решительный шаг.

IX

Как-то в начале апреля Эндрю обнаружил у себя больной зуб и на следующей неделе, урвав свободный час, отправился разыскивать зубного врача Общества медицинской помощи. Он еще ни разу не встречался с Болендом и не знал, в какое время тот принимает. Когда он пришел на площадь, где находилась маленькая приемная Боленда, то нашел дверь запертой, и на ней была приколота бумажка с надписью красными чернилами: «Ушел на операцию. В случае спешной надобности обращаться на квартиру». После минутного раздумья Эндрю решил, раз он уже здесь, зайти к Боленду хотя бы для того, чтобы уговориться относительно лечения зуба. Расспросив по дороге компанию молодых людей, праздно болтавшихся у входа в лавку мороженщика, он отправился к Боленду.

Зубной врач жил в маленьком коттедже, стоявшем несколько в стороне, в высоко расположенном предместье восточной части города. Подходя к дому по запущенной дорожке, Эндрю услышал громкий стук молотка и, заглянув в открытую настежь дверь ветхого деревянного сарая, приютившегося сбоку у самого дома, увидел рыжего плотного мужчину без пиджака, который с молотком в руке энергично атаковал разобранный кузов автомобиля. Он заметил Эндрю в то самое мгновение, когда тот увидел его.

– Привет! – крикнул он.

– Привет! – откликнулся Эндрю чуточку выжидательно.

– Вам кого?

– Я хотел сговориться с зубным врачом насчет того, когда прийти лечиться. Я доктор Мэнсон.

– Входите, – сказал рыжий, приветственно помахивая молотком. Это и был Боленд.

Эндрю вошел в сарай, загроможденный частями невероятно древнего автомобиля. Посредине стоял кузов, поставленный на деревянные ящики из-под яиц и распиленный на две части. Эндрю поглядел сначала на эту необычайную картину, затем на Боленда:

– Так вот на какую операцию вы ушли из амбулатории?

– Совершенно верно, – подтвердил Кон. – Когда я не расположен принимать больных, то забираюсь к себе в гараж, чтобы повозиться немножко с моим автомобилем.

Он говорил с резким ирландским акцентом, а слова «гараж» (так он называл свой полуразвалившийся сарай) и «автомобиль» (это относилось к уже окончательно развалившемуся кузову) произносил с явной гордостью.

– Вы ни за что не угадаете, чем я сейчас занят, – продолжал он, – разумеется, если вы не такой же механик-любитель, как я. Этот автомобильчик служил мне пять лет, а куплен был тоже уже не новый, после трехлетней службы. Вы, пожалуй, не поверите сейчас, когда он в таком растерзанном виде, но уверяю вас, он мчится как заяц. Только он слишком мал, знаете ли, слишком мал для моей семьи. Так что я хочу сделать его побольше. Видите, я распилил его как раз посредине и вставлю кусок шириной в добрых два фута. Погодите, когда все будет готово, тогда увидите, Мэнсон. –