Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

– Так я тебе и поверил! – огрызнулся Эндрю и вышел, хлопнув дверью.

Целых пять минут он укрывался в кухне, шагая из угла в угол и кусая губы. Потом резко повернулся, бросился в гостиную, где Кристин стояла, в отчаянии поникнув головой и рассеянно глядя в огонь. Он налетел на нее, как безумный, и обнял ее.

– Крис, родная! – прокричал он в пылком раскаянии. – Милая ты моя! Прости меня! Ради бога, прости. Все, что я говорил, только слова, я этого не думаю. Я просто-напросто сумасшедший ревнивый осел. Я тебя обожаю!

Они порывисто, крепко обнялись. В комнате пахло нарциссами.

– Разве ты не знаешь, что я бы умерла без тебя? – всхлипывала Кристин.

Потом, когда она сидела, прижимаясь щекой к его щеке, он, потянувшись за книгой, спросил сконфуженно:

– А кто такой, собственно, этот малый… Троллоп? Ты бы мне объяснила, родная. Я ведь невежественный болван!

VIII

Прошла зима. Эндрю вовсю занимался новой работой – своими исследованиями результатов вдыхания каменноугольной пыли, которые он начал с систематического наблюдения за состоянием здоровья всех шахтеров угольных копей, состоявших в списке его пациентов. Вечера они с Кристин проводили вдвоем и были счастливее прежнего. Кристин помогала ему переписывать заметки, сидя у веселого огня камина (единственной привилегией врачей этого района было то, что у них всегда имелся большой запас дешевого угля), когда он возвращался с вечернего приема в амбулатории. Они часто вели долгие беседы, и во время этих бесед Эндрю просто поражался образованности и начитанности Кристин, хотя она никогда не выставляла их напоказ. Кроме того, он только теперь разглядел в ней ту утонченность инстинктов, ту внутреннюю интуицию, благодаря которой она так хорошо разбиралась в литературе, в музыке, так верно судила о людях.

– Черт побери, а ведь я только теперь начинаю узнавать свою жену! – говорил он шутливо. – Чтобы ты не слишком возгордилась, мы сейчас урвем полчаса на пикет, и я тебя обыграю. – Играть в пикет они научились у Вонов.

Когда дни стали длиннее, Кристин, ничего не говоря мужу, принялась расчищать сад вокруг дома. У Дженни, их служанки, имелся один-единственный родственник, которым она весьма гордилась, – старый инвалид-шахтер. И он за плату в десять пенсов в час согласился помогать Кристин. Однажды в мартовский день, переходя через ветхий мостик, Мэнсон увидел их внизу у ручья, где они энергично штурмовали засорявшие его груды ржавых консервных банок.

– Эй, вы, там, внизу! – крикнул он с мостика. – Что вы делаете? Распугаете мне всю рыбу!

Кристин в ответ на его насмешки только тряхнула головой:

– Погоди, увидишь!

Через две-три недели вся сорная трава была выполота, запущенные дорожки расчищены. Дно ручейка было чисто, берега приведены в порядок. У входа в долину из валявшихся вокруг камней были сложены искусственные скалы. Садовник Вонов Джон Робертс часто приходил в «Вейл Вью», принося луковицы и черенки, давая советы. Кристин с настоящим торжеством привела Эндрю за руку к клумбам, чтобы показать первый нарцисс.

В последнее воскресенье марта неожиданно, без предупреждения, приехал их навестить Денни. Они приняли его с распростертыми объятиями, осыпав градом восторженных приветствий. Видеть опять эту приземистую фигуру, это красное лицо со светлыми бровями доставляло Мэнсону истинную радость. Показав ему свои владения, накормив всем, что только у них имелось, они усадили его в самое мягкое кресло и настойчиво потребовали новостей.

– Пейджа уже нет, – сообщил Денни. – Бедняга умер месяц тому назад, после второго кровоизлияния. И хорошо сделал, что умер. – Он достал свою трубку, щуря глаза с привычным выражением циничной насмешки. – А Блодуэн и ваш приятель Рис, по-видимому, намерены сочетаться законным браком.

– Подходящая пара, – сказал Эндрю с необычной для него горечью. – Бедный Эдвард!

– Да, Пейдж был славный малый. Хороший старый врач-практик, – сказал задумчиво Денни. – Вы знаете, я ненавижу самое это название и все, что с ним связано. Но Пейдж делал честь своей профессии.

Наступило молчание. Все трое думали об Эдварде Пейдже, который все те годы тяжелого труда, что он провел в Блэнелли, среди куч шлака, мечтал о Капри, о его птицах и жарком солнце.

– А у вас какие планы, Филип? – наконец спросил Эндрю.

– Право, еще не знаю… Я что-то заскучал, – сухо усмехнулся Денни. – В Блэнелли все кажется иным с тех пор, как вы оба оттуда сбежали. Пожалуй, прокачусь за границу. Поищу места судового врача, если только меня захочет взять какой-нибудь паршивый грузовой пароходишко.

Эндрю молчал, опечаленный мыслью о том, что этот способный человек, подлинно талантливый хирург, сознательно тратит понапрасну свою жизнь, с каким-то садизмом разрушая самого себя. Но действительно ли жизнь его разрушена? Кристин и Эндрю часто говорили о Филипе, пытаясь разрешить эту загадку. Они слышали, что Денни был женат на женщине, принадлежавшей к более высокому кругу, чем он, и она пыталась заставить его приспосбиться к условиям врачебной практики в той среде, где не создашь себе репутации, делая блестящие операции четыре дня в неделю, если не будешь охотиться остальные три дня. После того как Денни ради жены пять лет терпел эту жизнь, она отплатила ему тем, что бросила его ради случайной связи с другим. Неудивительно, что Денни зарылся в глуши, презирал условности и ненавидел ортодоксальный уклад жизни. Но, может быть, наступит день, когда он вернется к нормальной жизни.

Они проговорили до вечера, и Филип остался до последнего поезда. Он с интересом слушал рассказ Эндрю об условиях работы в Эберло. Когда Эндрю, негодуя, заговорил о вычетах из заработка младших врачей в пользу Луэллина, сказал со странной усмешкой:

– Думаю, вы недолго будете с этим мириться.

После отъезда Филипа Эндрю день за днем все более чувствовал, что ему чего-то не хватает, что в работе его есть какой-то непонятный пробел. В Блэнелли рядом был Филип, и он постоянно ощущал крепкую связь с ним, их объединяло общее дело. В Эберло же у него ни с кем не было такой связи, не было товарищеского единения с другими врачами.

Доктор Уркхарт, его коллега по Западной амбулатории, несмотря на бурный характер, был человек приятный. Но он был стар, жил просто, работал без капли воодушевления. Правда, благодаря долгому опыту он, по его собственному выражению, «чуял воспаление легких, как только сунет нос в комнату больного», очень ловко накладывал гипс или лубки и был большой мастер вскрывать нарывы. Правда, иногда он любил блеснуть умением делать небольшие операции, тем не менее во многих отношениях был человек отсталый. Эндрю находил, что он типичный представитель добрых старых домашних врачей, как называл их Денни, проницательных,