Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

отвёл его в «Северяночку». Утром отвёл, а забирать пришёл сразу после обеда: сказали, что ребёнок должен привыкать к садику постепенно. Открыл дверь, и через секунду увидел, что из дальнего угла зала, топоча крепкими ножками, бежит к нему сын. Он присел на корточки и расставил руки. Малыш молча кинулся ему на шею и крепко обнял.

– Ну что, сынок, как дела? – спросил Виток, смаргивая невольные слёзы, – до того растрогался. Дома Костя был всё время около матери, и Витку доставалось от него совсем немного внимания, хоть он и играл с ним, и картинки в книжках разглядывал, и сказки на ночь рассказывал, присочиняя каждый раз что-нибудь от себя. Но вот так остро впервые, пожалуй, Виток почувствовал, что для сына он – папа, потому что именно к нему мальчуган прибежал искать защиты от чужой обстановки, в которой очутился.

Подошла воспитательница Наталья Павловна, держа на руках заплаканную девчушку.

– Три часа хором ревели с Катей, – сообщила она. – Она тоже первый день сегодня. Ничего, сначала всегда так бывает.

– Завтра снова на полдня? – спросил Виток.

– Да, эту неделю пусть так походит. Начнёт играть с ребятишками – привыкнет.

Пока сын втягивался в новую, коллективную жизнь, Виток выбрал время и сходил к Акинфиеву, который всё так же прорабствовал у Качаева.

– Что, назад пришёл проситься? – спросил Михалыч.

– Да нет, просто заскочил, узнать, как дела.

– Дела идут, – довольно сказал Акинфиев. – Бригаду новую сколотили, качаевский дом достраивают. Офис летом начнём отделывать, осенью гостиницу заложим. Скважину пробурили для воды. Ваш бывший буровик бурил, Красовский. Выкупил у Мигулина установку самоходную, не знаю уж, где деньги взял, теперь сам на себя работает… Скважина далековато, правда, от территории, метров пятьдесят, в лесу.

– А почему?

– Так по науке воду-то искали. Парень такой лохматый у Красовского в бригаде работает, он и искал. Биолокацию, говорил, надо применять, а не тыкать куда попало.

– Это, наверное, Федя Михайлов, топограф. Он давно всякими такими штуками занимается. То гороскопы строит, то предсказания Нострадамуса расшифровывает, то ещё что…

– Ну вот, вот. Он сказал, что точно может установить, где близко водоносный горизонт залегает. Я сначала думал – шарлатанство, но нет. Взял он рамку такую из проволоки, ходил вдоль и поперёк, пока она у него в руке не крутанулась. Здесь, говорит, и бурить надо. Ну и точно, как он сказал, на шестнадцати метрах до воды дошли. А возле офиса, говорит, воды нет.

– Да ну, какая это наука, шарлатанство и есть. Здесь везде вода должна быть. Сам-то Серёга без всякой биолокации рядом с домом скважину пробурил.

– Ну, не знаю. Качаева он убедил. А я в этом не понимаю.

– А что у вас по деньгам? Не прибавили?

– По деньгам то же самое. Волынкин и Долгин приезжали недавно, смотрели, что тут у нас делается.

– Это боссы городские?

– Ну да. Сказали, пока нет возможности прибавить. Но бригада пока согласна и на это, работы в посёлке мало. А мне на жизнь хватает, с пенсией вместе… А ты сейчас где?

– Да так, ищу варианты, – сказал Виток.

– Ты же у Мигулина работал. Обратно к нему не хочешь?

– Это снова уезжать на всё лето. А мне свой дом достраивать надо.

– Да-да, ты говорил, помню…

Виток задал главный вопрос:

– А в «Монолите» вашем работа есть?

Акинфиев удивлённо поднял брови:

– Ты туда хочешь попасть?

– Я вот что подумал. Там же, наверное, можно будет под зарплату кое-что брать для строительства. Может, дешевле обойдётся. В магазине-то накрутка.

– Ну, не знаю, – сказал Михалыч. – Не так уж и дешевле. Хотя в магазине нашем, конечно, не всё можно найти… А что тебе надо?

– Да много чего. Рейку половую, плинтуса, обналичку, известь на побелку, краску, батареи и трубы на отопление…

– Ого! Начать да кончить. Всё это, конечно, на складах должно быть. При мне-то точно было. Мы же много чего строили в районе. И жильё, и конторы всякие. Банк, сберкассу, лесхоз. Дороги ремонтировали, полосу в аэропорту удлиняли. Это сейчас работы меньше стало. Как и везде.

– Но всё-таки что-то строится?

– Четыре бригады работают. Сейчас вот дом ветеранов достраивают, я ещё начинал. Ну и другие объекты есть.

– Понятно.

– Я могу поговорить с Бардахаевым. Попрошу, чтобы взял тебя плотником. В контору-то вряд ли возьмут, а вот…

– Да я и не рвусь в контору, – сказал Виток.

– …плотником четвёртого разряда, думаю, можно. Парень ты непьющий, добросовестный. Завтра с утра приходи, вместе зайдём к директору.

Виток сознавал, что пора бы уже привыкнуть к установившемуся укладу жизни, но то, что нынче он рад возможности устроиться на работу хоть кем-нибудь, даже плотником, вызывало в нём ощущение нереальности. Всегда гордился тем, что он – геолог, считал себя попавшим в число немногих избранных, кто удостоен чести делать трудное, сопровождаемое опасностями дело, был твёрдо убеждён, что геология – не просто одна из отраслей государственного хозяйства, а особая страна, со своими законами, своими традициями, своим языком, – и все её граждане, где бы ни работали, друг другу при встрече не чужие, а земляки. Убеждение это закладывалось ещё в институте, их факультет не блистал дисциплиной и успеваемостью, но был самым дружным, и мало кто поступал сюда, просто чтобы получить диплом – все шли за романтикой, трудностями и приключениями. Каждый год весной здесь происходили встречи выпускников, окончивших учёбу и двадцать, и сорок лет назад, и видно было, что эти поседевшие и облысевшие, но весёлые люди очень дорожат возможностью снова встретиться, поговорить, спеть свои старые песни, вспомнить события молодости… Приехав на преддипломную практику в партию по разведке золота, он крепко завидовал молодым специалистам, которые с гордым достоинством вешали над своими рабочими местами рукописные таблички: «Стол геолога Баранова» или «Здесь сидит геолог Бобров», на что Виток пока не имел права – его оформили всего лишь техником… А после выпуска он и сам с нетерпением каждые пять лет ждал встречи с однокашниками. И даже теперь, проведя около двадцати сезонов на полевых участках, он хотя и перестал многих коллег считать, как раньше, своими согражданами по стране Геологии, но так и не научился относиться к профессии как к привычной рутине, сохранив почти мальчишескую гордость собой, своей слитностью с природой, своим умением понимать её настоящую и прошлую жизнь и раскрывать её секреты. Только теперь это умение не могло принести ему средства к жизни, потому что их получение зависело не от его способностей и самоотдачи, а от прихоти того, кто по неведомо как сложившемуся порядку решал, кому