Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

Я поставил будильник на шесть, лег и закрыл глаза. В темноте передо мной плыло ее лицо, и на щеке я чувствовал ее ладонь.

4

Я проснулся с ощущением счастья. Было раннее утро, обещавшее чудесный солнечный день. Солнце только всходило, свежий утренний бриз тихо колыхал занавеску на окне.

Но какая-то странная перемена уже произошла с городом, и я никак не мог понять, в чем дело, пока бежал к Морскому вокзалу. Помнится, меня удивило, что в воскресенье у пристани так мало народу и что с кораблей не идут баркасы с увольняющимися на берег моряками.

На причале стояли краснофлотцы почему-то с противогазными сумками через плечо. Катер пришел с опозданием, и у одной из женщин, спускавшихся по сходням, были красные заплаканные глаза. Я услышал приглушенные разговоры о какой-то ночной бомбежке, о сигналах тревоги.

«Наверное, маневры», — решил я.

Но эти приметы беды, уже потом осознанные мною, сейчас прошли мимо моего сознания. Я был слишком занят собой и своим счастьем. Да и разгоравшийся день был без единого облачка, и море привычно и ласково синело среди белых зданий.

Я переехал на Северную и, насвистывая, добрался до нашего местечка. Разделся и уселся на прохладных камнях, положив на видное место книгу «Копи царя Соломона», которую принес для нее. Было удивительно тихо. Я вздрогнул, когда за спиной раздался шорох, и радостно обернулся. Но это была ящерица, такая же серая и древняя, как эти камни. Она испуганно юркнула в щель, и опять наступила тишина. Солнце подымалось все выше.

Ее не было.

Я прождал до полудня, всматриваясь в голубоватые очертания Севастополя, словно мог там разглядеть ее. Я даже ни разу не искупался. Мне казалось, что вот-вот раздадутся ее легкие шаги и из-за камня покажется цветастый сарафан. Но берег был пустынным. И только море так же ласково шелестело и чмокало возле камней, а маленькие крабы неуклюже карабкались по темно-зеленой бороде водорослей.

Что-то случилось. Что-то могло ее задержать. Встревоженный, но все еще надеясь, медленно пошел навстречу ей к причалу. Наконец пришел катер из города. Он был почти пустой.

Ее не было.

Я стоял, не зная, на что решиться. И вдруг катерник с красной повязкой на руке зло крикнул мне:

— Давай быстрей, а то будешь вплавь добираться. Это тебе не мирное время…

Видимо, у меня было такое испуганное и изумленное лицо, что он уже тише добавил:

— Ты что, с луны свалился? Война…

К каждому это слово постучалось по-своему, но не минуло никого.

…Весь день я метался по взбаламученному, изменившемуся городу в надежде разыскать ее — мимо кинотеатров, где на окна опускали маскировочные шторы, мимо опустевшего рынка, где в воскресенье всегда так шумно торговали жареной камбалой и бузой, мимо безлюдного Мичманского бульвара, где белые бабочки-капустницы недоуменно носились над пустыми скамейками. Мимо сиротливо благоухающего под солнцем Приморского бульвара…

Несколько раз я взбирался бегом по лестнице к Садовой улице, где в переулке мы с ней простились вчера. Ах, почему я не проводил ее до дома — я хотя бы знал, где ее искать. Я вглядывался в каждое окно, забегал во дворы, но все напрасно.

Ее нигде не было.

Уже дважды над городом ревела сирена, и люди торопливо разбегались — растерянные, еще не успевшие поверить в беду. А в скверах уже устанавливали зенитные пулеметы; краснофлотцы в новеньких защитных касках сосредоточенно рыли траншеи прямо на клумбах.

Под вечер, спохватившись, я побежал на вокзал. Он, всегда такой солнечный и веселый, был забит людьми, спешившими покинуть город и уже не глядевшими на прекрасный вечер, вставший над Южной бухтой.

Запах карболки и беды витал повсюду. Но напрасно я бесконечно пробирался среди сидящих и стоящих людей, замирая от ожидания. Меня встречали покрасневшие от слез глаза, усталые лица, то жестко-суровые, то напряженные, то оцепеневшие. Но среди них не было ее лица…

Поздно ночью, отупевший от усталости и отчаяния, я вернулся домой. Папина родственница встретила меня на пороге плачущая, с прижатыми к горлу руками — она считала, что я погиб. Я молчаливо выслушал все ее упреки и проклятия. Честное слово, в ту минуту я просто забыл об отце и доме. Горе мое было слишком велико.

Утром я уехал. В последний раз мелькнули светлая вода и скалистые берега Северной бухты, поезд вошел в туннель, и Севастополь скрылся. Я стоял в тамбуре и плакал злыми и горькими мальчишескими слезами. Я чувствовал, что этот поезд перерезает мою жизнь надвое.

5

Вскоре я эвакуировался с родителями в Среднюю Азию и там поступил в военное училище. В Крыму уже были немцы.

Не буду рассказывать, как я жил в это время. Осенними ночами, после изнурительных маршей-бросков в песках, поросших колченогим саксаулом, после голодного училищного ужина я лежал на койке, и перед моими глазами стоял белый город на синей воде. Я видел ее — вот она поправляет волосы, глянцевито блестит на солнце маленькая смуглая рука с коротко, по-мальчишески обрезанными ногтями.

На фронт я попал под Ленинград, оттуда в Прибалтику. Крым был далеко — за тридевять земель. Но в июне сорок четвертого, во время жестоких летних боев под Шауляем, наш полк потерял половину состава и был отведен на переформировку. Я получил краткосрочный отпуск домой.

Помню укоризненные и печальные глаза отца, когда я на другое утро после приезда собрался в Севастополь. Я знал, что у меня всего двое суток, я не видел отца почти два года, и неизвестно, увижу ли еще. Но ничего не мог с собой поделать. У меня было суеверное чувство, что я встречу ее в Севастополе, который месяц как освободили.

Я с трудом добрался до города кружным путем, мимо развороченной Сапун-горы. Катера на Северную не ходили, и я снова поехал вокруг, через Инкерман.

Я выпрыгнул из машины возле обугленных остатков причала и побежал по тропинке мимо фанерных плакатов «Мин нет». Вот и наше местечко. Оно было пустынно. У меня остановилось сердце. Те же бело-серые знойные камни и синее море. Словно не было этих страшных лет. Я наклонился над водой: на дне между камней лежала гильза от зенитного снаряда. Я сел на камень и стал глядеть на Севастополь. Его контур, почерневший и выщербленный, с пробитым куполом Собора адмиралов напоминал скелет.

Не помню, сколько я просидел здесь. Солнце садилось. Облака