Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

Хотя он понимал, что вряд ли это получится — с какой стати гидросамолету лететь над маленьким горным поселком? Но, как это иногда бывает, мечта неожиданно осуществилась. Правда, когда он сам уже стал забывать о ней, в тяжелом 1942 году. Силуэт нового морского разведчика нужно было показать нашим пограничным постам вдоль турецкой границы. И в один из дней летающая лодка Агегьяна с ревом пронеслась над крышами Ахалциха. Эффект был немалый! Жена летчика (она в то время с детьми жила у родителей Агегьяна) рассказала мне: «Я сразу догадалась, что это Шаэн. Он всегда так разворачивался, а потом уходил вверх. Люди вокруг спрашивают: «Что за самолет?» А я говорю: «Наш. Это мой Шаэн пролетел». Они не верили. А оказалось — точно».

…В 1934 году Агегьян получил назначение в Севастополь.

Поезд выскочил из туннеля и пошел вдоль Северной бухты. Стоя у окна, молодой летчик жадно смотрел на скалистые берега легендарного города.

Севастополь поразил его. После плоского невзрачного Ейска он казался сказочным.

Поразил сияющей голубизной скалистых бухт, великолепием прозрачных розовых закатов, торжественной строгостью памятников, южным веселым нравом.

Любовь к этому городу, пронзительная и нежная, осталась у него на всю жизнь.

Морские летчики здесь были в почете. Они как бы соединяли в себе две главные стихии города: море и небо. У них была своя база, своя республика — в бухте Матюшенко, возле Константиновского равелина, при выходе в открытое море. Солнечный скалистый берег, белые домики, ангары, бетонные спуски, по которым гидросамолеты после заправки скатывали в воду.

Ритуал взлета и посадки летающих лодок всегда наблюдали сотни горожан. На парадах их приветствовали восторженными криками. Морских летчиков было немного, на флоте их знали почти наперечет. Ходили в надвинутых блином фуражках с крабами, вразвалку, неторопливо: мол, знай наших. Одними из первых стали щеголять личными мотоциклами — начальство к ним благоволило.

Агегьян выделялся даже среди этого отборного народа.

Во-первых, он был отличным гимнастом. На флотских соревнованиях неизменно занимал призовые места и потому был популярен.

Во-вторых, он был командиром лучшего экипажа. Какое-то врожденное сочетание лихости и расчета, умение молниеносно ориентироваться и принимать решения отличали его. За годы службы в Севастополе он не только стал классным летчиком, но сумел воспитать и привить высокие качества и своим подчиненным.

У него было два прозвища. Первое — «Биль». Почему «Биль», он не мог объяснить. Да и никто, пожалуй. Может быть потому, что своим обликом и акцентом немного напоминал иностранца.

Кстати, за иностранца его принимали и всерьез.

Перед самой войной на учениях, когда он на своем недавно полученном гидросамолете летел над морем, в правом моторе выбило пробку маслопровода, и горячее масло стало хлестать фонтаном, забрызгивая стекло фонаря. Это случилось над открытым морем, километрах в двухстах от берега. На свое счастье, увидел нашу подводную лодку и решил сесть возле нее, чтобы запросить помощи — отбуксировать самолет в Севастополь.

Но когда он стал снижаться, на лодке, видимо, объявили срочное погружение. В несколько минут она ушла под воду.

Это только сверху море гладкое, глянцевое, как небрежно наброшенная скатерть с легкими муаровыми складками.

Когда садился, увидел, как опадают и вспучиваются водяные холмы — был солидный накат. Самолет плюхнулся в море, взметнув фонтан брызг, и неуклюже закачался на волнах. И тогда поодаль снова всплыла подлодка. На мостик высыпали моряки, разглядывая незнакомый самолет. Увидели, как из верхнего люка неведомой летающей лодки высунулся голый по пояс человек, черноволосый и смуглый, закричал с акцентом:

— Давай трос скорей. У меня мотор скис.

На лодке молчали, вглядываясь.

— Врешь, турок, — вдруг радостно завопил молоденький краснофлотец-сигнальщик, — не обманешь!

— Сам ты турок, — заорал летчик и добавил нечто покрепче, — своих не узнаешь, да?

Недоразумение скоро уладили, лодка отбуксировала гидросамолет в бухту, а Агегьяна еще долго дразнили «турком».

…Второе прозвище было — «Черная кошка».

Он действительно обладал очень зорким зрением, особенно в темноте. В ночных полетах по мимолетным расплывчатым огонькам, зыбким отсветам на воде угадывал очертания бухты, идущие корабли. Это драгоценное для разведчика качество пригодилось ему в полной мере во время войны.

…Не так давно в Севастополе шел по залитому солнцем тротуару к Графской пристани и вдруг услышал:

— Смотри, вроде «Черная кошка».

— Нет, тот повыше был…

Оглянулся. Два пожилых моряка без стеснения разглядывали его. В руках у них были удилища и полиэтиленовые мешочки с ракушками: шли удить с пирса. Он торопился на катер, только улыбнулся и помахал им рукой… Привет, мол, от «Черной кошки».

* * *

Старая летная тетрадь осталась от тех времен. Планшет, шлемофон, маршрутные карты он сдал в музей Черноморского флота, а тетрадь осталась.

Выцветшие, желтоватые страницы. Трафаретные записи в стандартных колонках: «содержание задания», «длительность полета», «высота», «тип самолета». Три страницы — весь 1941 год, тяжелый и грозный.

Перелистываешь тетрадь, и тебя охватывает странное чувство, словно спрессованные в этих скупых строчках часы и минуты полета начинают гудеть, как гудят от напряжения телеграфные провода.

Первые строчки войны:

«Дата: 22 июня 1941 года. Краткое содержание задания: воздушная разведка кораблей противника, побережья Болгарии и Румынии. Максимальная высота: 3800 метров. Продолжительность полета: 6 часов 30 минут».

…Правда, война для него началась раньше, чем для других. Уже в мае он стал получать особые задания: облет на большой высоте Черного моря. Конечно, и Агегьян, и члены его экипажа понимали, что многочасовые полеты, пристальное наблюдение за каждым проплывающим кораблем — все это неспроста. И потому полет ранним утром 22 июня, первый в страшный для нашей Родины день начала войны, был для него обычным полетом.

Разве только угрюмее, чем всегда, занимали свои места члены экипажа. Без обычных шуток отцепил штурман багром швартовочный конец, идущий от крестовины. Взревели двигатели, и самолет, вспоров воду, помчался по глади бухты, тяжело оторвался, сделал круг и лег на курс. Внизу в дымчатых утренних сумерках исчезал Севастополь. Желто-алая заря всходила со стороны Мекензиевых гор, окрашивая воду в красноватый цвет.

И у Агегьяна вдруг сжалось сердце, словно он уже видел свой город под вражескими бомбами.

Берега уходили вправо. Под крылом разворачивалась тысячекилометровая синева Черного моря. Ревели на полную мощность оба мотора. Стрелка высотомера, подрагивая, перевалила за три тысячи метров.

Он оторвал глаза от приборной доски и огляделся. Все были заняты своим делом. Второй пилот сосредоточенно глядел перед собой, держа руки на штурвале. Радист, прижимая чашки шлемофона к ушам, монотонно бубнил, вызывая базу. Старательно вычерчивал курс в своем стеклянном «кабинете» штурман, по обыкновению тихонько