Тата - Валери Перрен

столбняк, с другой – невероятная легкость. Душа ликует, безумный смех набирает силу под влиянием беседы Рампена и Льеса. Я как будто очутилась в другом мире и происходящее меня не касается.

Капитан наконец отвечает:

– Такое случается, это нервное, на похоронах мы не раз наблюдали подобный эффект.

Я соображаю, что он говорит обо мне.

* * *

Папа умер на море, в десять утра. Папа умер в Кассисе. Там так красиво, что трудно выбрать место упокоения нелепее. Пусть бы он ушел зимой, после концерта, старым и усталым, в затрапезном, сером, продуваемом всеми ветрами городке. Папа «смежил очи» в воскресенье 21 июня 1987 года, в первый день лета. В возрасте 37 лет, под волшебным, чарующим светом юга Франции.

День Праздника музыки забрал на небеса одного из самых великих своих глашатаев. Папа сидел на террасе и пил чай, читая музыкальный журнал. Было +20 °C. Мама держала его за руку, рассеянно наблюдая за прохожими. Он вдруг опрокинулся вперед, чашка упала и разбилась, ладонь выскользнула из маминых пальцев. Папа умер за столиком бистро, даже не за роялем.

Один из туристов, врач, попытался его реанимировать, но ничего не вышло. Пожарные тоже пробовали, но он был мертв к их приезду.

Родители десять дней играли прелюдии Баха на концертах в Марсельской опере с Большим Парижским симфоническим оркестром. Мы втроем жили в гостинице с видом на гавань – я присоединилась к ним на уик-энд. Папа с мамой разрешили мне прогулять школу в следующий понедельник, учебный год все равно заканчивался. До следующего сентября я в лицей не ходила.

Я еще спала, когда в комнату вошла мама, села на край кровати, погладила меня по щеке. Я открыла глаза и увидела ее залитое слезами лицо. Взгляд светлых глаз изменился, словно что-то мгновенно покинуло их. Горевший в них огонь. Он так и не вернулся.

– Папа ушел, – сказала она.

Я недовольно поморщилась.

– Ушел?

Мама была очень трепетной, и слезы у нее вызывал даже вид засохшего растения, поэтому я не поняла смысла сказанного. Она сжала мою ладонь и шепнула между двумя всхлипами:

– Он умер.

Некоторые слова доходят до человека не сразу. Иногда за несколько секунд или минут, а бывает – за годы.

Накануне они «навели красоту» перед последним концертом и во второй половине дня ушли из отеля, одетые в черное. Меня оставили одну – я не захотела пойти с ними, несмотря на все уговоры. Мне до чертиков надоела классическая музыка. В 1987-м я слушала «Дуэль на солнце», «Голубой отель» и «Не уходи». Я часто спрашивала себя, не виновата ли в уходе отца последняя песня. Я часто орала ее в своей комнате, где всегда царил жуткий бардак.

Текст звучал, как наказание:

Папа, не уходи,

Нам с тобой по пути.

Не исчезай в ночи.

Ночь страшна,

Ночь глуха.

Как вор в тени —

Он ушел без меня.

И в кино втроем не пойдем – никогда.

Вместо концерта я пошла в кино в Кассисе смотреть «Конец лета»[32]. Фильм мне ужасно понравился. Потом съела в порту фруктовое мороженое и вернулась в гостиницу, где у нас было два смежных номера: седьмой и восьмой. Я жила в седьмом. Мне потом пришла в голову идиотская мысль: поселись я в восьмом, папа не умер бы. Цифра семь защитила бы его. После концерта они зашли ко мне. Я смотрела по телевизору Новости Елисейских Полей и рассеянно чмокнула их, чтобы не отвлекаться от программы Мишеля Дрюкера, у которого гостем в студии был Жан-Жак Гольдман.

Мама спросила: «Хороший фильм?» – я буркнула «да», не вдаваясь в детали. Папа поинтересовался музыкой, я назвала ее суперской – чтобы он отстал.

Я хотела быть Полиной Лафон. Милой, нежной сексапильной блондинкой, а не черноволосой и плоской, как доска, на которой режут колбасу. Мне было не до звукового ряда картины.

Папа сел рядом и смотрел вместе со мной передачу до самого конца, как загипнотизированный. Дома у нас телевизора не было – родители жили на другой планете. Они никогда не смотрели видеоклипы, «Топ 50» и «Детей рока». Папа соприкасался с Моцартом, Бахом и Шопеном, а не с Этьеном Дао, Крисом Айзеком[33], Мадонной и Эльзой. Слушая Гольдмана, он несколько раз улыбнулся и повторил: «Хорошо написано».

Я любила его… издалека. Он был красивый, высокий, стройный и мечтательный. Я любила его, как любят вечно отсутствующее существо. Они с мамой часто уезжали, а когда возвращались, он садился за рояль и репетировал. Я не понимала, почему он так усердствует, если клавиатура – его естественное продолжение.

– Иначе можно все потерять, дорогая.

– Потерять?

– Нужно работать каждый день, чтобы не лишиться пианино.

Мы с мамой вышли из гостиницы и увидели, что терраса заполнена людьми, они смеются, дети бегают, все едят мороженое и пьют кофе, вдали сверкает синева моря, светит солнце, лодки, яхты и корабли раскачиваются на воде. А над нами шел дождь. Как на моем старом детском постере со Снупи: «Над нашим поколением всегда дождит». Капли из тучки падали только на нас, а вокруг стояла дивная погода.

Нам пришлось принимать решение: где навечно упокоится папа? Конечно же в Гёньоне, поближе к сестре. Там, где ему дали возможность заниматься музыкой. Но жил он в Лионе. Учился в этом городе, дал там свои первые концерты. Кроме того, собраться в Лионе, если друзья и поклонники захотят прийти на могилу, будет проще, чем в Гёньоне. Мама не произносила ни слова. Я не могла двигаться вперед, видела перед собой на метр, не больше, словно бы чем-то ослепленная. Мне требовалась рука, чтобы ухватиться за нее, и лучший друг отца, директор Лионской консерватории Ален Терзиефф взял все хлопоты на себя, выбрал место на кладбище Гийотьер и заказал перевозку тела из Кассиса в Лион.

Колетт с Луи Бертеолем сели в скоростной поезд и через сорок минут были на вокзале Лион-Пар-Дье. Их ждала машина. Колетт хотела быть на кладбище, когда гроб опустят в могилу. Я узнала тетю, только когда она подошла совсем близко. Колетт постарела на десять, а то и на двадцать лет, и ее волосы поседели в ночь с 21 на 22 июня 1987 года, кроме того, она была в черной одежде.

Над Вчера шел снег

В тот вечер, когда они расстались,

Пенни Лейн осталась в